Галя Галкина
Уносящиеся в прошлое восьмидесятые... “Это ваше ретро”, - говорит 18-летний сын, наблюдая, как я с тихим ликованием смотрю новогодние концерты “Дискотеку-80-х”, “Супердискотеку 90-х” - программы, которые жду, проигнорировав все главные блюда в новогоднем ТВ-меню - “Огонек”, “Оливье-шоу” и пр. И жду десерт - хиты далеких 80-х в исполнении солидных уже музыкантов. Но их глаза горят, как и мои, нас объединяет ностальгическая эпоха... В одном непрерывном музыкальном ряду встали кумиры 80-х - C.С.Сatch, Alphaville, Secret Service, Ricchi e Poveri, Ottawan, Savage, Pupo, Barrabas, Олег Газманов, Стас Намин и группа “Цветы”, Юрий Шатунов, Макаревич, который только здесь, на сцене “Олимпийского”, для 27 тысяч ровесников (и их детей!) и только в Новый год поет свой “Поворот”... Сын отходит от телевизора со словами: “Как можно это слушать?” Его музыкальные предпочтения - рэп-группа “Центр”, Эминем, “Баста”, “Фифти Цент”, “Блэк эйд пис”... Можно ли это слушать, не будучи 18-летним подростком?
Солист группы Ottawan Жан Батист Патрик вопрошал со сцены “Дискотеки-80-х”: “Как деля-а?” Я вдруг ответила ему в экран: “Плехо, холедно!” - словами своего сокурсника из далеких восьмидесятых Гастона Оба, студента из Камеруна.
И вспомнила Новый год в студенческом общежитии, многонациональной общаге...


Я училась на факультете журналистики Ленинградского университета (город на Неве назывался еще Ленинградом, а столица Казахстана - Алма-Атой) и жила в общежитии на Новоизмайловском проспекте в студенческом городке, в большом комплексе с больницей, поликлиникой, баней, библиотекой и опорным пунктом милиции...
Наша многоэтажка гудела с утра и до глубокой ночи. Студенты - выходцы из 15 республик Советского Союза, стран соцлагеря, а также развивающихся стран, которые поддерживала морально (идеологически) и материально Страна Советов.
Студенты Африки и Азии, других регионов приезжали из своих жарких стран, имея смутное представление об СССР и Ленинграде - о погоде, как природном явлении, а также о погоде в социуме. Они выглядели растерянными и озябшими. Надо сказать, государство не только давало им стипендию в 40 рублей, как и нам, советским студентам, но и экипировало на холодный сезон - гостям из Африки, Азии выдавали теплые пальто с цигейковыми воротниками, зимнюю обувь, а также головные уборы: мальчикам - шапки-ушанки, девушкам - теплые платки. Темнокожие студентки повязывали их самым экзотическим образом. Стипендии не хватало, студенты-иностранцы привозили все, что можно было здесь продать: джинсы, футболки, украшения, косметику и т.д. В общем, фарцевали... Советские студенты вечерами подрабатывали на хлебозаводе, на “молочке” - комбинате молочных продуктов. Приносили после ночной смены за пазухой хлеб, пакеты сухого молока, детские каши-полуфабрикаты. Сахар... В общем, обыкновенные советские несуны...
Гастон Оба ходил всегда с печальным лицом и на вопрос: “Гастон, как дела?” - неизменно отвечал, причем в любое время года: “Плехо! Холедно!” Шапка-ушанка забавно сидела на его кучерявой голове на самой макушке. Цигейковые уши с веревками торчали в разные стороны. Гастон Оба, сам будучи всегда в минорном настроении, сделал открытие, почему все вокруг не улыбаются: “Вы такие гр-р-рустные, потому что не танцуете рэггей!” Он нашел в Ленинграде какой-то клуб культуры, где можно было танцевать рэггей. И звал туда своих однокурсников, соседей по общаге, чтобы сделать их счастливыми, чтобы они научились улыбаться.
Студентки из Таиланда, страны улыбок, нашли свое объяснение тому, что их сокурсники из Советского Союза так серьезны и неулыбчивы: “Ваша жизнь расписана с самого рождения. Вы знаете, что после детского сада пойдете в школу, потом в институт, потом на работу, потом - на пенсию. Вы живете, как птицы в клетке, а если вас из нее выпустить, то вы погибнете...” Сами студенты из Таиланда не теряли улыбки, отличались удивительным любопытством и не мирились с запретами. Студенты-иностранцы не имели права покидать город, в котором они учатся, были невыездными. Один из них, звали его как-то очень коротко - Пум, решил съездить в Москву, пошел на вокзал, протянул деньги кассиру: “Один до Москвы”. Женщина, всматриваясь в нерусское лицо, спросила: “Откуда вы?” Пум с милым акцентом ответил: “Из Казахстана. Да-да, я казах!”, протянул студенческий билет. Бдительная кассирша изучила студенческий билет, прочла вслух “казахское имя и фамилию” - Най Пум - и выдала путешественнику из братской республики Казахстан билет до Москвы. Студенты из Азии часто пользовались этим приемом.

У меня на руках маленькая Анна-Мария-Жозефина, дочь студенческой пары из Африки, любимица всего общежития

Помню страдания болгарки Светлы, которая смертельно влюбилась в Жана, студента с Африканского континента, который поматросил темпераментную, капризную Светлу и бросил... Наверное, просто устал от нее.. Мать Жана была темнокожей, а отец - белым. Привлекательный студент имел успех у девушек. Светла, осознав, что ее отвергли, впала в истерику, она каталась по полу своей комнаты и отчаянно кричала. На крик собрались студенты трех этажей. Светлу не удавалось утихомирить. На нее брызгали водой, обкладывали подушками, опасаясь, что она себя покалечит, пытались связать. Девушка во всю силу своих легких надсадно вопила: “Жа-а-а-ан!”, пытаясь докричаться до любимого, где бы он ни находился в этот момент. И тут в комнату зашла Наташа, студента из Словакии, предшественница Светлы в сердце Жана, посмотрела на катающуюся по полу несчастную девушку, покачала головой и сказала негромко: “Светла, Жан - не весь мир”. И ушла, а Светла внезапно успокоилась...
Помню, как принцесса из Того, ленясь идти в баню, которая отдельным строением находилась в центре студгородка, принимала душ в умывалке: нагая, стояла она на кафельном полу и обливалась из половинки скорлупы кокосового ореха... Белый кафель, черное скульптурное тело принцессы с кокосом, вознесенным над кучерявой головой... Из дольки ореха струится вода... Или кокосовое молоко?
Вспомнилось, как Светла, не смущаясь ушей соседей по общаге, сидя на ступеньках лестницы, которая служила всем курилкой с первого этажа по 10-й, делилась с подругами впечатлениями: “Жан лежит на белой простыне, как шоколад. Как я его люблю!” Шоколад или Жана?

Студент журфака Ленька Барков поет песни о главном в фойе общаги на Новоизмайловском проспекте. 80-е годы, Ленинград

Так вот, это был Новый год в общаге... Мы в своей комнате на 7-м этаже с моими соседками-сокурсницами из Сухуми, Арзамаса и Новгорода, Бурятии разлили шампанское по бокалам, написали свои желания на клочках бумажек, сожгли их, бросили пепел в бокалы и выпили шампанское с легкими черными перышками пепла - нашими мечтами... Бросились в объятия друг другу, а потом выбежали в коридор... Коридор - это наш Невский проспект в общаге, где происходило общение всех со всеми... А там уже были студенты из всех комнат, всех стран - африканцы с там-тамами и просто кастрюлями в руках, чехи и словаки (тогда еще жители одной страны - Чехословакии, но между ними возникали идейные споры и безыдейные драки) с бубнами, непримиримые иракцы и курды, иранцы - с теми же межнациональными противоречиями, поляки и венгры с неоднозначным отношением к Советскому Союзу, но все же живущие на его территории, говорящие на русском - языке межнационального общения... Из комнат неслась музыка Ottawan, Savage, Pupo, Barrabas... Многонациональное шествие под там-тамы и наши счастливые возгласы двигалось по этажам, коридор заполнялся студентами всех 10 этажей. Чехи обнимались со словаками, курды с иракцами, русские с казахами, азербайджанцами, таджиками, армянами... Советские студенты затянули: “Дети разных народов, мы мечтою о мире живе-е-е-м!” Африканцы подхватили: “О, Африка!”... И не было среди нас “черных”, “узкоглазых”, “чурок”, “горилл”, “кавказцев”...

Восьмидесятые... Времена застоя, дефицита, идеологических глушилок, но и радиоголосов - сладких глотков свободы, к которой прорываются жители всех стран и эпох.
И не было вопроса экстремизма, который приобрел масштабы национальной эпидемии в России, в соседней с нами братской стране. Ленинград, ныне Санкт-Петербург, колыбель трех революций, в наши дни стал “колыбелью” экстремизма, где студентов с иным цветом кожи и не тем разрезом глаз избивают и убивают. Как и в Москве - в прошлом столице многонациональной державы. Хотя в эти города по-прежнему устремляются учиться дети из стран ближнего и дальнего зарубежья.
Что произошло после лихих девяностых? “Вот новый поворот, что он нам несет?” Социальное (и национальное) равенство было отменено, но ничего иного - здорового и подлинно демократичного - не предложили. И общество заболело социальным иммунодефицитом, когда так легко подхватить любую заразу. В России первым вирусом стал фашизм. А у фашистов рецепты наготове - несанкционированные митинги с лозунгом “Долой нерусских!” Премьер и президент РФ выступили с внушениями: “Россия - многонациональная страна. Это должны помнить все, кто пытается устроить беспорядки. Экстремизм будет караться жестко”, “Разжигание национальной розни - это тягчайшее преступление”. Сказали, как отрезали. А делать-то что? Что предъявить обществу, поделенному на сильных и слабых, бедных и богатых, русских и нерусских... Как объединить тех и других? Как случилось, что народ огромной страны - России - превратился в толпу, в которую так легко впрыснуть нацистскую идею? Шевчук в глухие застойные пел свое “Предчувствие гражданской войны”... Думали, что была уничтожена социалистическая идея, а оказалось, что в лихие девяностые и кризисные нулевые разрушили саму идею социума... К счастью, сокрушительная гражданская война не коснулась нашей страны. Но за российскую державу обидно. Помните рэп советских времен, исполненный Софией Ротару в сопровождении детского хора: “Я, ты, он, она, вместе - целая страна, вместе - дружная семья!”...
Когда мы смотрим “Дискотеку-80-х”, то ностальгируем не только по собственной молодости, по ритмам тех застойных и в чем-то наивных лет, но и по гражданскому миру. Это не по прошлому ностальгия, это ностальгия по настоящему.