Борис Леонов
В предыдущем нашем экскурсе мы рассказали о том, как Великобритания стремится сохранять свое влияние в то время, когда она перестала считаться империей. Но фактически ею остается. Почему же не все империи исчезают?
 
Они, как показывает история, изменяются, подстраиваются под современную реальность и продолжают существовать. Просто кто-то из философов когда-то бросил фразу, что все империи уходят, но он, безусловно, ошибался.
    
Уникальный
“развод”
Когда распался СССР, то он “разошелся” по швам союзных республик, которые стали независимыми, а их административные границы сделались границами государственными.
Кстати, это исторически редкий случай - когда империя распадается строго по своим административным единицам. Впрочем, еще более редкий случай, когда империя распадается столь добровольно. Здесь сыграло свою ключевую роль стремление РСФСР, во-первых, скинуть имперское бремя периферии, а с другой - выйти из-под власти союзного центра, который параллельно пытался сохранить свой контроль, экспериментируя с идеей изменения статуса республик РСФСР до статуса республик Союза.
Собственно, СССР закончился в тот момент, когда РСФСР вышла из него. Все прочее уже детали и подробности.
“Обычные” империи рушатся медленно - в череде поражений расставаясь то с одним, то с другим владением. Или в мучительных попытках сохранить наличное - так, что нарастающая тоска от безнадежных усилий вынуждает принимать неизбежное.
И, как правило, тривиально рушатся они так, что имперский центр постепенно, против своей воли входит в новую ситуацию, пытаясь (удачно или нет) сохранить контроль над своими владениями в иной форме: от прямого правления к косвенному, через союзнические отношения, промышленную и торговую политику. Или принимать потерю власти в качестве очевидности, потерпев поражение в прямой попытке восстановить контроль над территориями.
Но есть империи необычные, которые и преобразуются по-своему. И в случае распада Союза все произошло принципиально иначе.
Советская империя не столько рухнула, сколько самораспустилась из столицы в силу того, что в конфликте 1990-91 годов в Москве образовалось сразу два враждебных друг другу центра - союзный и республиканский. И последний в борьбе за власть пошел на то, что ликвидировал первый. То есть пошел путем ликвидации той империи, центром которой он сам был...
 Вот именно этот своеобразный самороспуск империи обусловил и в целом мирный характер распада: кровь лилась на периферии, для самой России все ограничилось Чечней.
Прежние власти союзных республик оказались в подавляющем большинстве случаев новыми властями новых суверенных государств. А сама Россия, особенно с конца 1990-х, взяла на себя роль хранителя status quo, поддерживая и наличные режимы, и международное право, стремясь найти в последнем в том числе защиту своих интересов и интересов своих союзников, как в случае с бомбардировками Сербии и последующим отделением Косово.

Вначале был
status quo
Впрочем, новые проблемы, которые вскоре наступили, были отчасти предсказуемы. Российская Федерация - имя, которое взяла себе с 25 декабря 1991 года бывшая РСФСР, - еще ранее, на уровне символики, начиная с флага, герба и гимна, соотносила себя не с государственностью 1918 года, а с прежней - выстраивая преемственность по отношению к Российской империи.
А так как прежняя, советская империя самораспустилась, то относительная легкость этого процесса помимо прочего означала, что более древняя империя не ушла далеко. Терминами новых реалий стали “сферы влияния”, “региональная сверхдержава”, обозначая одновременно и ограниченность притязаний, и в то же время стремление оставаться державой, контролирующей в целом пространство на двух континентах.
Сохранение status quo было в этом смысле одним из инструментов внешней политики. Когда же последнее оказывалось непоправимо нарушено, это означало, что приходит время других инструментов в рамках той же державной логики.
И вот пятидневная война за Южную Осетию, случившаяся 11 лет тому назад, стала рубежным событием - от сохранения старых советских границ к запуску процесса их пересмотра.
На тот момент решение о признании Россией Южной Осетии и Абхазии представлялось единичным решением. И в тогдашней логике вполне могло являться таковым. Однако после присоединения Крыма и радикальной перемены, вызванной им на всем не только постсоветском пространстве, но отчасти и в Восточной и Центральной Европе, пятидневная война и последующее дипломатическое закрепление ее результатов видятся малозаметным началом нового этапа.
История с Крымом означала теперь уже со всей очевидностью конец эпохи формальной неприкосновенности границ: прежние границы 1991 года обрели подвижность, и теперь возник другой вопрос: насколько далеко зайдет этот процесс, сколь интенсивен он будет?
До 2008 года Россия выступала неизменно как защитник международного права. И вот после образования Косово, Южной Осетии и в особенности после Крыма ссылка на это право превратилась в некий целевой инструмент, когда оно перестало выступать как некая самоценность, охотно трактуясь как результат силового преобладания. И это касается не только Москвы. Открыла вопрос о границах не она, а Европа и США, и теперь они не в силах его закрыть в одиночку...
Подтверждается тезис о том, что империи не только рушатся медленно, но и практически никогда не исчезают (во всяком случае, до конца). Российская империя, чьим своеобразным продолжением стал СССР, вполне заявила о себе в языке 1990-х, чтобы затем продолжиться в “возвращении Крыма”, порождающем самой формулировкой вопрос о том, кем тогда является то целое, к которому этот Крым “вернулся”.
Вопросы, на которые нет простых и быстрых ответов. И всякая попытка дать здесь простой ответ, как писал Горчаков, “равнозначна броску зажженного факела в пороховой погреб”. Можно также привести высказывание философа Ивана Ильина: “Неясность и двусмысленность - способ существовать на развалинах империи, одновременно в отсылках к разному прошлому собирая аморфную современность. До тех пор, пока новые реалии не обретут собственного смысла”.
 Добавим: имперского смысла...
 Тогда, в 2008-м, казалось, что случилось исключение из правил - новые границы обрели реальность, большая часть постсоветского мира плохо или хорошо, но совершила свой государственный транзит. Сегодня же всем понятно, что 20 или 30 лет на развалинах империи - слишком короткий срок, чтобы с ней прощаться.

Стратегия разного
реагирования
Так называемые непризнанные государства на территории бывшего СССР родились в горниле его “полураспада”. И, если посмотреть на карту, то эти государства образовали своего рода дугу - от Приднестровья до Закавказья, как своеобразные якоря, которые блокировали на два десятилетия дальнейший распад России. Как теперь совершенно очевидно, это время было нужно стране для переустройства и перегруппировки сил.
 Очнувшись от шока 90-х, Россия начала системно осмысливать и восстанавливать суверенитет над своими территориями. К концу нулевых годов все эксперименты в российской внутренней политике были окончены, принята стратегия на расширение экономического пространства. Интеграционные проекты военно-политического и экономического свойства начали не без “скрипа”, но реализовываться.
 Как итог появился Таможенный союз Белоруссии, Казахстана, России (и присоединившихся позднее Армении и Кыргызстана). Из него оформился новый экономический альянс, потенциально выходящий за пределы постсоветского пространства - Евразийский экономический союз. Сегодня, к примеру, к нему изъявляют желание присоединиться Вьетнам, Индия и Турция.
До начала второго украинского майдана позицию Москвы по отношению к постсоветским непризнанным и частично признанным республикам можно было бы определить, пишут некоторые политологи, как “селективный ревизионизм”. У российского руководства не было общего подхода ни к этнополитическим противостояниям, ни к непризнанным, но существующим де-факто государствам.
 При этом, несмотря на имеющиеся различия в подходах к разрешению конфликтов, для Москвы постсоветское пространство определялось как сфера особых жизненных интересов. И она была готова к кооперации с международными игроками там, где это не противоречило данным представлениям.
 Принципиальные изменения на постсоветском пространстве, возникшие после второго киевского майдана и изменения статуса Крыма, не привели к тотальному слому прежних подходов РФ к “де-факто образованиям”. Они по-прежнему определяются не столько универсальными схемами, сколько индивидуальными позициями к каждому из них. Там, где Москва чувствует угрозу выгодному ей status quo (как это было в Абхазии и в Южной Осетии в 2008 году или в Крыму в 2014-м), она играет острее и решительнее.
 Там же, где сохраняется надежда на удержание имеющегося сегодня status quo (случай с Приднестровьем, Нагорным Карабахом, Абхазией и Южной Осетией после 2008 года), Кремль не спешит менять правила игры. Следовательно, доминирующей мотивацией здесь является не некая идеологическая программа или всеобъемлющая геополитическая стратегия, а реагирование на изменяющиеся обстоятельства (эрозия постсоветского пространства, проникновение новых игроков, опасение утратить свое влияние).
 Но, несмотря на это сложное планирование Кремлем своих диверсифицированных подходов, они объединены опасением ослабления своего влияния в Евразии, которая по-прежнему мыслится в качестве зоны жизненно важных интересов России. И как отмечают многие российские аналитики, главным недостатком самой этой защиты является дефицит общей стратегии, а также приоритет так называемых “реактивных тактик” в решении имеющихся или вновь возникающих конфликтов.