Сагымбай Козыбаев

Коньяк
с Гамзатовым
Всегда поражала гениальная гамзатовская строка из стихотворения: “Мне кажется порою, что джигиты, с кровавых не пришедшие с полей...”. Замененное переводчиком поэта Наумом Гребневым слово “джигиты” на всеохватное и планетарное “солдаты” (в отличие от Айтматова поэт-аварец никогда не писал по-русски) и переложенное Яном Френкелем на музыку, это стихотворение стало всемирно известной песней-реквиемом по всем погибшим в войнах.
И вот появился повод, как говорится, черкнуть о Гамзатове пару строк. Виной всему оказалась встреча былых друзей, которая, по обыкновению, полна светлых воспоминаний. Ими делимся в гостевом доме Северо-Казахстанского государственного университета, носящем имя моего покойного брата. Одно из этих воспоминаний коллеги, показавшееся мне неординарным, я записал тезисно тут же, ведь речь о мгновениях жизни великой личности.
Итак, место действия - Пакистан, его столица Исламабад, время - 30 ноября - 3 декабря 1995 года. В эти дни здесь проходил Всемирный форум “Литература, культура и демократия”.
Коллега Жакен Таймагамбетов, ныне известный ученый, профессор, а тогда 42-летний заместитель директора отечественного Института археологии имени Маргулана, попал в состав казахстанской делегации, состоящей из именитых ученых, писателей. Среди них академик З. Кабдолов, поэты У. Есдаулет, М. Айткожина, Е. Раушанов, ректор вуза Д. Касеинов и другие.
Собрались сотни делегатов со всего мира, и перед ними выступила сама Беназир Бхутто, премьер-министр (1953-2007). Внушительную делегацию, теперь уже самостоятельных республик некогда единой советской державы, принял и президент страны Сардар Фарух Ахмад-хан Легари.
Словом, отнюдь нерядовая конференция, коих сейчас с грифом “международная” - каждая, что чести никому не делает и является элементарным очковтирательством.
В первый же вечер в холле гостиницы, где остановились делегаты, Жакен лицом к лицу столкнулся с Расулом Гамзатовым, которого разве что видел ранее только по телевидению. От удивления и радости, что видит знаменитую личность, Жакен, не растерявшись, поприветствовал: “Салям алейкум, Расул-ага!”. Обычное принятое у мусульман к старшим обращение.
Ко времени повествования Гамзатову шел восьмой десяток (1923-2003). Он, конечно же, осознавал свою всеизвестность (лауреат Сталинской и Ленинской премий, Герой Социалистического Труда, лауреат десятка международных премий, самый известный поэт Кавказа XX века). А оказался душевным и открытым человеком.

Расул Гамзатов с женой Патимат

Событие того вечера из уст моего коллеги, запомнившееся ему на всю жизнь, выглядело так.
- Он спросил, откуда я. Спокойно выслушав, представил рядом стоящую женщину, свою супругу, - Патимат. Узнав, что я археолог из Казахстана, Расул-ага сказал, что у него зять тоже археолог, Хизри Амирханов, работает в институте археологии в Москве. Надо же, я с Хизри занимался одной и той же проблемой в области археологии - палеолитом. С ним я был знаком, о чем и сказал.
Расул-ага предложил пройти во внутренний дворик гостиницы (супруга при этом ни на шаг не отходила от него), подошли к фонтану, и когда супруга на миг отвлеклась, он, заговорщически подмигнув, шепнул мне: “... если ты археолог, то у тебя наверняка есть спиртное?” В те времена (да и, наверное, до сих пор) сложно было достать в Пакистане спиртное, его просто в исламской стране не продавали. “Конечно, есть”, - сказал я. “Неси, но чтобы моя Патимат не догадалась, придумай что-нибудь, где мы можем тайно выпить”.
У меня была припрятана бутылка нашего казахстанского коньяка, даже если ее и не было бы, я бы все сделал, чтобы выполнить просьбу самого Расула Гамзатова. Побежал в номер, представляя, как все обставить должным образом. По пути, прихватив бутылочку пепси, опустошив ее, перелил коньяк и вернулся во дворик гостиницы, где за длинным столом друг против друга сидели поэт с супругой.
 Я сел рядом с Патимат (испросив разрешения называть ее на казахский лад - Фатима-апа) и через некоторое время с безразличием взял стакан для воды. Мелькнуло в голове: если налью мало, вызовет подозрение. И только хотел наполнить стакан пепси, как почувствовал, что ветер дует в спину, это значит, что запах спиртного почувствует рядом сидящая Фатима-апа. Сославшись на забывчивость, промолвил: “У казахов не принято сидеть рядом с женщиной, когда рядом находится ее муж”.
 - Странный у вас, казахов, обычай, в первый раз слышу такое, - сказала Фатима-апа.
Легкий ветер теперь дул нам, “заговорщикам”, в лицо. Я наполнил стакан пепси и незаметно моргнул Расул-ага. Он сразу понял и попросил налить и ему, но воспротивилась супруга - ему нельзя, у него кислотность... “За неимением вина хотел бы выпить немного пепси за встречу с человеком, знающего нашего зятя”, - твердо сказал Гамзатов. Супруга не стала перечить ему.
Мы как ни в чем не бывало залпом выпили, естественно, не закусывая и не запивая. Агай начал рассказывать о Дагестане, об Алматы, где бывал неоднократно, о казахских своих друзьях - народных писателях Ануаре Алимжанове и Калтае Мухамеджанове, с которыми издавна дружил.
Тепло разливалось по телу, и я слушал гения. Временами он шутил, из-под поседевших густых бровей на меня смотрели проницательные глаза человека, повидавшего на своем веку немало.
А когда мы, выпив всю бутылку, раскрасневшись, начали размахивать руками и громко говорить, Фатима-апа взяла пустой стакан и по запаху все поняла, но было уже поздно. Мудрая женщина, пожурив нас, простила в первую очередь меня.
Это была первая и последняя незабываемая встреча с великим человеком”, - закончил свое воспоминание коллега.
P.S. Патимат Саидовна Гамзатова (1931-2000), по специальности искусствовед, была моложе Гамзатова на восемь лет, он пережил ее на три года. Прожила с мужем более 50 лет. Ее смерть пошатнула здоровье Гамзатова. Жене поэт посвящал трогательные стихи, а при ее жизни, воздавая ей должное, восклицал: “Я давно доктор патиматических наук!”.

Петушки на шесте
Ложной напыщенности, неиссякаемого тщеславия, несуществующего как такового величия моим соплеменникам не занимать. Ладно, если это раз и два повторяется, но нет же, явление это повальное. Переживая за эти черты у казахов, ставших ему велением судьбы родным народом, писал не раз и Герольд Бельгер. Книга “О, казахи мои!” и другие его записи попутно - именно об этом. Они не потеряли и вряд ли потеряют свою актуальность.
Философия жизни более чем проста и бесхитростна: все мы пенде, то есть обычные люди, с одинаковыми страстями и желаниями, особо ничем не выделяемся из людского гурта, хотя есть мудрые, даже очень, и не мудрые совсем, зарабатываем свой насущный кусок хлеба, а все остальное в руках лишь у Господа.
Заканчивается так или иначе у усопшего мусульманина неизменно лишь одним - посмертной молитвой жаназа, стоянием лиц мужского пола перед входом в некогда жилище свое и двумя вопросами одного из бесчисленной ныне армады мулл, не знающего толком канонов веры: “Каков был бренный в жизни, и не оставил ли он должок кому-либо?”.
Звучит в один голос - “был хорошим человеком, и долгов у него ни перед кем нет”. Какие с мертвым счеты? Но мы-то знали, что был покойник одним из тех, кто активно и по-хамски участвовал в негласной байге: “Я такой-то, Такович, до меня всем вам далеко, как до луны, я достиг таких-то и таких-то высот, а вы все, дескать, довольствуйтесь неприметным холмиком, если и его сможете преодолеть”.
Это дремучее, лезущее из набитого брюха самомнение, эта амбиция на голом месте ох как еще живучи. К такому невозможно привыкнуть. Как говорил образно тот же Бельгер: “Ойнама Кузембаймен!”.
Когда нация и так негуста числом, не может быть изначально и повально суперталантливых и гениальных, тех, кто отмечен особым божьим даром. Да и дар требует соизмерения - жағдайыңа қарамайсыңба? А оно притуплено, сегодня и вообще иссякло напрочь.
Знай, петушок, свой шесток! Но это бесполезно. Шесток есть, а петушков - целый тумен. Разгрызть еще могут. Все как бы знают и молчат - себе дороже.
От ума ли все это? Нет у меня ответа.

Аура гения
Даже к тени выдающихся сыновей нации надо относиться благоговейно. Последняя декада уходящего (2018) года врезалась в память неожиданным образом.
Однако по порядку. Этот район в центре города вдоль Малой Алматинки в народе негласно называют “дворянским гнездом”. Здесь проживала (сегодня живут потомки) национальная элита - народные писатели, академики, государственные деятели. Торцы домов с мемориальными досками напоминают об этом. Здесь аура светлых личностей, она присутствует незримо.
Не по своей прихоти оказался в квартире академика Алькея Хакановича Маргулана (1904-1985). Великий ученый-энциклопедист оставил след в разных сферах человеческой деятельности - истории, археологии, литературоведении, востоковедении, фольклористике.
Еще при жизни он стал легендой. Родившись на святой для казахов баянаульской земле, близ озера Жасыбай, являясь праправнуком Олжабай батыра - знаменосца Абылайхана, пытливый мальчик еще в детстве получил благословение от поэта и мыслителя Машхур Жусупа (1858-1931), народного акына и певца Жаяу Муса (1835-1929). На его становление как ученого оказали влияние С. Торайгыров, К. Сатпаев, М. Ауэзов. По совету последнего в 1925 году едет учиться в Ленинград. Одновременно получает образование в Восточном институте, Институте искусства, посещает лекции на историко-филологическом факультете Ленинградского университета. Учителями и наставниками Маргулана были академики Бартольд, Ольденбург, Марр, Крачковский, Мещанинов.
Он был женат на племяннице Каныша Имантаевича Сатпаева, впоследствии династия Маргулана обросла родственными связями и с другими известными кланами - Ауэзовыми, Кунаевыми.

Алькей Маргулан

А теперь о своей ситуации. Мои ученики-теледокументалисты искали персонаж для фильма об А. Маргулане. Остановились, не знаю почему, на мне. Честь, конечно, но я всячески, даже сославшись на здоровье, отнекивался как мог. Какой актер из меня, духа ни на грамм нет. А надо было быть в образе именитого академика. Намеченный в сетке “Хабара” фильм, как говорится, “горел”, я невольно подставлял любимую ученицу Майю Бекбаеву, автора проекта. Пришлось согласиться.
И вот я по воле режиссерской группы снимаюсь в разных местах Алматы, а также в личном кабинете академика. Листаю согласно сценарию рукописи автора, написанные им еще чернилами в 30-е годы. Дочь академика, Данель Алькеевна, бережно их хранит. Чисто случайно узнаю меж строк, что Алькей Хаканович, будучи в Ленинграде, сидел в тюрьме Петропавловской крепости. Только одно предложение, никаких дополнительных данных. Он попал в тюрьму в 1934 году, скорее всего, по навету. Терзаюсь догадками: начало 30-х, время расправы с алашординцами и другими неугодными советской власти лицами, канун больших чисток. Факт жизни человека неизвестный никому.
Короче, я “отыграл” свою роль в кабинете, столовой, затем на улице, прохаживаясь туда и обратно по терренкуру близ дома. А в голове уже засела Петропавловка - самая именитая тюрьма России.
Петропавловскую крепость (с нее начинается история Петербурга), как известно, заложил лично Петр I в 1703 году на Заячьем острове в устье Невы. Шесть куртин соединяют столько же бастионов, названных именами сподвижников царя. Уже в XVIII веке крепость стала местом заключения государственных преступников и далее - главной политической тюрьмой России. Доминанта архитектурного ансамбля - Петропавловский собор, в котором находятся мемориальные гробницы всех российских императоров. В свое время, обучаясь в Ленинградском университете, из окна студенческого общежития на Васильевском острове обозревал знаменитый шпиль собора. Естественно, неоднократно бывал в тюремных клетях, ставших ныне музеем.
 Потому в чем-то я был осведомлен. Кто в этой тюрьме-крепости только не отбывал наказание! Конечно, декабристы, повешенные здесь же, - Муравьев-Апостол, Каховский, Рылеев, Пестель, Бестужев-Рюмин, в ней сидели Радищев, Чернышевский, Кропоткин, Достоевский, Горький, Савинков, Троцкий. Отбывали наказание и царственные особы - казненные здесь же Алексей (сын Петра I), он, кстати, стал первым заключенным по приказанию отца, а также царевич Иван Антонович, заточенный императрицей Елизаветой, здесь же окончила свои дни княжна Тараканова, выдававшая себя за дочь Елизаветы и графа Разумовского.

Петропавловская крепость

Тюрьма в крепости отличалась строгим одиночным режимом. Любые контакты узников между собой или с охраной запрещались. Для предупреждения побега на спину нашивался желтый или красный лоскуток материи - “бубновый туз”. Через камеры Петропавловской крепости прошло более полутора тысяч узников. Кроме подследственных в тюрьме содержались и уже приговоренные к каторге.
Насколько мне известно, из жителей степи узником тюрьмы был Григорий Потанин (1983-1920), друг Шокана Валиханова, приговоренный затем Сенатом к 15 годам каторжных работ. О них он сам не любил вспоминать. О своих пяти годах смягченного приговора в Свеаборгской крепости (Финляндия) он оставил лишь скудную запись: “Бил молотком щебень, возил таратайки с камнем, колол лед, пилил дрова, пел “Дубинушку”.
 И вся информация. Из казахов, выходит, лишь Алькей Маргулан сидел в крепости. За что, сколько времени, в каком бастионе конкретно? В те, 30-е, годы нельзя было и заикаться об этом. Горькие страницы жизни Маргулана.
Справедливости ради попутно отмечу, что Трубецкой бастион крепости, бывший основной тюрьмой, в советское время стал музеем (1924). Но незадолго до этого во времена красного террора (1917-1921) здесь проводились массовые расстрелы. И не исключено, что подследственные и заключенные могли содержаться в других казематах крепости. Этот факт требует уточнения. В советское время в Ленинграде роль тюрьмы выполняли также печально известные “Кресты”, Литовский замок, Дерябинские казармы. Поскольку речь о 30-х годах, из-за отсутствия достоверной информации уточнения тем более необходимы.
Вот так, вопросами без ответа, обернулось посещение квартиры академика. У великих людей - великая жизнь. Но и она не без тайн. Одним фильмов не обойтись...
P.S. 17 января 2019 года фильм о А.Х. Маргулане показали по “Хабару”. Прозвучала и нераскрытая фраза: “Будущий академик сидел в Петропавловской крепости три года”. А ведь это не один, не два дня, не месяц, а целых три года. В самом деле есть о чем задуматься.

Верность строкам
храня
Любое печатное издание, тем более шагнувшее в свое второе столетие, имеет славную историю. Одно из семи-восьми подобных изданий в целом по республике - алматинская областная газета “Огни Алатау”, носившая в разные этапы в силу меняющихся обстоятельств различные названия - “Заря свободы”, “Вестник Семиреченского трудового народа”, “Правда”, “Джетысуйская правда”, “Джетысуйская искра”, “Красное знамя”, “Социалистическая Алма-Ата”, “Алма-Атинская правда”...
Сложнее с теми, кто руководил этими газетами. В связи с приглашением в Талдыкорган на юбилей “Огней Алатау” пришлось “копнуть” свой архив. С далекого 1918 года, с “Зари свободы”, издание редактировали 42 человека. Биографии, не говоря о конкретных инициалах некоторых из них, архивы время не сохранили. Так и остались безызвестными редакторы Федотов, Зимин, Хохлов, Георгиев, Филимонов, Колосков, Терентьев... Это 20-30-е годы. Четыре редактора газеты сменились только в одном 1920 году, столько же в 1936-м. Трое - в 1926-м, шестеро в 1937 году.

“Огни Алатау”

Послевоенные и последующие годы оказались стабильными. Пять и более лет редактировали “Огни” Вениамин Ларин, Надежда Вержбицкая, Геннадий Толмачев. А рекорд по времени за Валерием Оверко - свыше двадцати лет.
Учитывая, что большинство газет возникло не на пустом месте, а в процессе экспроприации царских изданий, некоторые газеты дату своего рождения передвинули к более раннему периоду. Так, “Костайские новости” указывают, что газета основана в 1910 году, в то время в Костанае выпускалась газета “Степные отголоски”.
“Огням Алатау” в таком случае дату рождения следовало бы перенести на 1870 год, в июле того же года благодаря губернатору Герасиму Колпаковскому в Верном стали выпускать газету “Публикации по Семиреченской области”, переименованную через некоторое время в “Семиреченские областные ведомости”. 6 марта 1918 года ее преобразовали в “Зарю свободы”, первый номер которой, как орган советской власти, вышел уже через день.
Об этом и сказал автор этих строк в своей поздравительной речи на торжественном мероприятии в честь векового юбилея газеты.
Но и 100 лет - немалая дата. В добрый путь, газета “Жетысу”, разгорайся еще ярче!