Сначала мы попытались вступить в переговоры. Хотя, какие там переговоры - объясняем на всех возможных языках, что являемся учеными Русского географического общества, изучаем Африку и не имеем никакого отношения к военным - они не понимают ничего. Анатолий, вспоминая подходящие выражения на “суахили”, говорит о дружбе. Но кажется, и этот язык им не понятен. Видимо, у них существует какое-то свое наречие. Мне на ум приходит одна “акуна матата”. Английский не помогает. Начинаю что-то говорить по-немецки. По-французски. Бесполезно. Они переговариваются. Различаю несколько раз слово “мзунг” и больше ничего.
Нас поднимают и властными жестами заставляют идти. Внутрь возвращается чувство холодной сухости, до этого остававшееся где-то на ночной горе. Не желая верить в реальность происходящего, мы выходим из селения. Вновь пытаемся что-то объяснить. Я даже предпринимаю попытку неповиновения - с дружелюбной улыбкой как бы начинаю легкое движение в сторону, увлекая за собой Хижняка.
Выстрел. Одиночный. Рядом с моей ногой. Кажется, даже почувствовал стук мелких камешков о ботинок, отлетевших от врезавшейся пули. Все остановились. Ужасный, страшный сон. Мы еще не успели отойти от ночных ощущений, а бред африканского кошмара продолжается.
В реалиях нашей с Хижняком ситуации все было проще и жестче, и от этого еще страшнее и нелепее. После предупредительного выстрела я вернулся, даже присел, случайно увидев отлетевшую гильзу, автоматически ее поднял. Ощущая тепло горячего металла, сжал в ладони. Черный душман, больно пихнув меня в бок и что-то грозно прорычав, погнал нас дальше в направлении Эфиопского предгорья. Связывать не стали, да и некуда в пустыне бежать было. Глаза у наших захватчиков стали еще злее. Они уже без интереса смотрели на белый цвет кожи. И я отчетливо почувствовал - убьют легко. Для них это так же просто, как охотиться на крокодила или буйвола. Продолжаем быстрыми перебежками двигаться вперед, все дальше и дальше уходя от разграбленной деревни и от спасительной горы.
Они торопятся. Возможно, хотят догнать своих, тех, кто угнал скот и ушел раньше. Время от времени оглядываясь назад, “духи” (как я мысленно их назвал про себя) гонят нас в глубь пустыни, подальше от спасительного озера. Мы с Анатолием, как будто ожидая неведомой помощи и вспоминая о наших товарищах из основной группы экспедиции, бросаем с надеждой взгляды в сторону ушедших джипов.
Давно рассвело. Становится жарко. Достаю из внутреннего кармана панаму (странно, что она у меня не выпала во время ночного боя). Толику сложнее, ему нечем прикрыть голову от начинающего нещадно палить солнца. Ладно, будем пользоваться по очереди.
Куда нас ведут? Зачем? Плен? Расстрел? Умирать не хочется. Совсем. Становится страшно. И вдруг чувствую, что страх, оказывается, может быть многоликим. Нет дрожи в ногах или руках, как нет и стука зубов или мурашек по коже. Или желания упасть, молить о пощаде (к тому же все равно не поможет). Было ощущение временного погружения в сюжет чужой, не своей жизни. И оставался только один выход - обернуться кем-то другим, пусть на время, но надо было скинуть с себя оболочку Сергея Курасова, ученого, художника, благополучного человека из Москвы. И тогда почему-то гораздо легче переживать и чувствовать - когда ты представляешь себя кем-то другим. И организм пошел навстречу.
Мозг, давая возможность извилинам спрятаться, отдышаться и приостановиться перед следующей “атакой”, временно отключился, поставив невидимый заслон перед ужасающей реальностью. Ведь невозможно представить, что в голову придут мысли о вчерашней нормальной жизни, о доме, родных и близких мне людях и о том естественном цивилизованном мире, который теперь где-то далеко и в который вообще можно больше не вернуться.
Я, все еще сжимая гильзу патрона в руке, впал в состояние какого-то психологического ступора, позволившее мне на время смириться с нашим положением и просто идти под конвоем. Толик, с присущей ему выдержкой, шел рядом и смотрел себе под ноги, видимо, тоже находясь в своем вакууме и больше не пытаясь заговорить с душманами.
Мы быстрым шагом идем по песчано-галечной пустыне. Вдалеке показалась фигура человека, потом исчезла. “Духи” нервничают. Они спешат. Идем кучкой. Двое черных, направляя движение, и трое по бокам. Взгляды ожесточенные и напряженные. С нас не сводят зрачков автоматных дул.
Был в этой группе и предводитель. Это от него я получил ощутимый толчок автоматом в спину. И он же зарубил на корню наши мысли о легком уходе (побеге) в самом начале нашего пленения, выстрелив мне под ноги. У него был какой-то не просто стеклянный взгляд, а мутно-невидящий, но готовый к чему-то страшному. Как у находящегося перед рывком нильского крокодила, готового прыгнуть на жертву, неосторожно подошедшую к берегу, и утащить ее поглубже в мутную воду.
У главного были хорошие ботинки. Это, наверное, большая привилегия, ведь у остальных - стоптанные или все те же африканские сандалии. Наверное, в них удобнее бегать по саванне и пустынным камням. Тем временем уже несколько раз отмечаю неприятный интерес к моим американским нубуковым ботинкам, как раз предназначенным для условий жаркой пустыни. Да и у Анатолия были неплохие - кожаные.
Формы, как таковой, у “духов” не было, но все в коротких брюках и кителях непонятного (американского?) покроя. Матерчатые сумки на плече и платки на рукавах и поясе. У одного из них что-то наподобие еврейского кепи на голове, обмотанной красной тряпкой, а у кого-то - панама защитного цвета. В дополнение к общему портрету - клетчатые одеяла или пледы, в которые они закутывались во время отдыха, одновременно прячась от солнца.
Возраст этих “бойцов” определить было трудно, да и вряд ли они сами могли бы точно ответить на этот вопрос, на вид - лет тридцать-сорок. Может, главарю и побольше. У кого-то на руке блестели часы вместе с бисерными браслетами, у кого-то кольца и серьги в ушах. Если рассмотреть со стороны - очень колоритные товарищи, как и другие африканцы. Но в нашем случае такое знакомство ничего хорошего в ближайшей перспективе не несло.
Казалось бы, о чем еще можно было думать в этот момент? Но я думал о многом. Вспоминалась Строгановка. Проблемы, ректор. Друзья и коллеги, с которыми я делаю одно общее дело. Учебный процесс. Тут же поймал себя на мысли, что стало легче. Неожиданно остро ощутил важность того дела, которым занимаюсь дома. Несомненную значимость всего, что связано со Строгановкой, как каркаса, на который все нанизывается, как общей цепи, состоящей из многочисленных звеньев, убрав хоть одно из которых, можно потерять целое - большое и важное. И понятно стало - у меня в жизни есть многое, и расставаться с этим я не собираюсь. Видимо, первый страх долго не может находиться в одиночестве, и на смену или вдогонку должно прийти еще что-то, и пришло - злость и ожесточение. В тот момент - самые здоровые чувства.
Острота ощущений в экстремальной ситуации накаляется до предела. И мы с Толиком могли без слов понять мысли друг друга. Посредством одних взглядов. Понятно, что когда мы смотрели друг на друга, то думали об одном. И ждали. И были готовы или силой, или хитростью, но не допустить ожидавшей нас участи. Но что значит “были готовы” - нам другого не оставалось. Ведь впереди действительно был плен и, скорее всего, смерть.
(Продолжение следует)
Сергей Курасов,
член Русского географического общества, специально для “НП”