Мадина Меирманова, Азамат Горожанин

Недавно в Астане за круглым столом, где обсуждали законодательные и институциональные меры предупреждения и пресечения терроризма и экстремизма, министр нового ведомства по делам религии и развития гражданского общества Нурлан Ермекбаев озвучил весьма любопытную инициативу. Он сообщил о том, что разрабатывается концепция государственной политики в религиозной сфере. По сути, это можно понять так, что в светском Казахстане намерены cкорректировать автономное существование религии в стране и начать влиять на процессы в этой сфере. Собственно, само создание ведомства уже указывает на коренное изменение взглядов государства на понятие “светскость”

“Где у нас баланс между светскостью и религиозностью?” - задается вопросом и сенатор Дарига Назарбаева. (Сейчас она возглавляет комитет сената по международным отношениям, обороне и безопасности.) Искать ответ на этот вопрос будут, анализируя, “насколько сегодня привнесенные извне религиозные каноны соответствуют нашему светскому законодательству, и где они расходятся, и где они вступают в противоречие”.
Об этом говорит и замгенпрокурора Андрей Кравченко: “Сегодня религиозный экстремизм служит своего рода почвой, питающей корни терроризма. Но если экстремизм - это хоть и деструктивная, но больше идеология, то терроризм - это уже преступление, насилие или угроза применения насилия. Поэтому если в борьбе с террористами применение силы эффективно и оправданно, то в борьбе с идеологией, даже радикальной, будут работать прежде всего предупредительные меры, в том числе идеологического характера”.
Судя по всему, на то, что предупредительные меры идеологического характера будут исходить исключительно от духовенства, надежды нет. Поэтому-то государство и решило начать процесс вмешательства в религиозную сферу. То есть де-юре у нас продолжится свобода религиозного выбора, но де-факто “гасить” будут все, что не соответствует госполитике и не отвечает “ориентирам”.

Но вот проблема. Чтобы погасить процесс распространения экстремистской идеологии, одних идей мало. Тот же Кравченко разумно заметил, что “экстремизм и терроризм - это прежде всего незаконные антигуманные формы выражения протеста”.
Правда, по его мнению, “протесты и требования не обоснованны и не имеют ничего общего с реалиями”, но, судя по основной массе адептов, реалий там более чем достаточно. По разным данным, сейчас в Казахстане только адептов салафитов-ваххабитов насчитывается от трех до 30 тысяч человек. А отдельные эксперты считают, что 10 процентов казахстанской молодежи подвержены идеям радикальных исламских течений. И если сегодня не начать принимать действенные меры по “социализации” молодежи, то наша страна на фоне продолжающегося экономического кризиса рискует потерять еще пару десятков процентов молодых умов.
Обратимся к недавней истории, когда было провозглашено отделение религии от государства, и это подавалось и воспринималось нами как прогрессивный шаг. Но прогрессивным это уместно было назвать сто лет назад. Тот период можно сравнить с засильем религии и религиозности. В то время любая местная церковь (мы сейчас не берем отдельно христианство, ислам или какую другую религию) играла заметную роль в административном устройстве. Например, религия была частью общеобразовательного процесса. Религиозные деятели опирались на бизнес, производство и других владельцев капитала и даже имели возможность манипулировать ими. Поэтому, отказываясь от капитализма, то же правительство большевиков решительно избавляло народ и от религии как от партнера мира капитала.
За советское время, то есть примерно за 70 лет, родилось и сменило друг друга несколько поколений людей, которые либо отвергли церковь в любом ее виде, либо балансировали между осторожностью и враждебностью, либо относились к вопросам веры просто равнодушно. Поэтому, выбирая общественный курс для вновь образовавшихся на осколках Советского Союза независимых государств, было принято решение - при всем уважении к вопросам и формам веры объявить государство светским, а религию оставить вне институтов государственного управления и воспитания. Как помним, несколько лет назад специальными поправками в законодательство религию вывели даже из армии и системы исполнения наказаний.
И вот в контексте актуализации темы религиозного экстремизма государство вдруг задумалось о той рациональной роли, которую можно было бы ожидать от религии. Видимо, кому-то пришла в голову светлая мысль о том, что не использовать потенциал, которым обладает “качественная” и официально признанная и разрешенная религия, будет неправильно и недальновидно. Нужен какой-то разумный синтез между провозглашенной дистанцией и сотрудничеством. Грубо говоря, у государства должна быть возможность дать церкви задание, которое церковь охотно выполнит, тем более что в вопросах формирования безопасного гармоничного общества интересы совпадают. И не случайно общие гуманистические призывы к межконфессиональному миру и согласию, созидательному труду как соответствие внутренней государственной политике (по крайней мере, мне это известно по православной литургии) постоянно звучат из уст проповедующих священников, в том числе и в выступлениях правящего архиерея.
Внимание государства к тому, что декларирует религия, и попытка возобновить диалог - это тенденция нашего времени. У религиозных лидеров должны быть “госзаказ” и реальная власть, чтобы они могли действовать в интересах государства и его граждан. Нужно выработать способ взаимодействия. Рецептов много. От совершенно “ортодоксальных”, как, например, в Иране, где религиозный деятель является и главой государства. Но я остерегусь настолько радикализировать идею. Есть примеры куда более умеренные и близкие по духу. Причем они демонстрируют возросшую роль представителей и христианства, и ислама в одной стране. Речь о Российской Федерации, где многонациональный состав и федеративное устройство иной модели и не предусматривают: сотрудничать нужно и с теми, и с другими. Унитарному Казахстану в этой мозаике тем не менее досталась не менее взрывоопасная палитра - поликонфессиональность и многонациональный состав. И власти изначально хватило мудрости и дальновидности насадить атмосферу мирного сосуществования. То есть опыт есть.
Так вот, в многонациональной России государству удалось “договориться” с представителями и модераторами различных религий. Например, даже в “православной” Москве трудно расставить приоритеты, хотя они вроде бы очевидны. И тем не менее власть там нашла способ балансировать между исламом и православием. И президента можно увидеть как на Рождество в Храме Христа Спасителя или где-то в провинциальном храме на Пасху, так и на открытии соборной мечети в столице. Действует этот “контракт” и в Татарстане, и на Кавказе.
Наивно, видимо, было бы предполагать, что даже где-нибудь в США, где также декларируется отделение государства от церкви, отсутствуют взаимодействие и даже сотрудничество в вопросах, которые совпадают у государства и церкви. Нельзя, например, не обратить внимание на то, что прежде чем свидетель в суде начнет выступать, он клянется на Библии. Это весьма говорящая деталь, хотя кому-то она может показаться простой формальностью.
Никаких рецептов, как государству сотрудничать с тем институтом, от которого оно, государство, декларативно отмежевалось, понятно, мы давать не можем. Это процесс как длительный, так и непростой. Но поскольку корни экстремизма и терроризма проросли сейчас именно в религиозной среде, то воздействовать на решение воевать или отказаться от насилия можно и нужно проповеднику, способному транслировать “правильные” идеи.

За пять лет в стране “на ранней стадии приготовления предотвращены и сорваны 64 насильственные экстремистских акции, девять из которых - в этом году”. Такая формулировка прозвучала из уст зампредседателя КНБ Нургали Билисбекова.
И еще. В последние пять лет за пределы Казахстана воевать пытались уехать 559 рекрутов-казахстанцев. Сорок пять человек уже вернулись из лагерей международных террористических организаций в Афганистане, Сирии, Ираке, а также опорной и транзитной инфраструктуры в третьих странах (они были пойманы и экстрадированы на родину), еще 33 вернулись самостоятельно. Сколько казахстанцев сейчас находится в местах боевых действий, сказать сложно. Оговаривается цифра - “около 200 человек”. Но верна ли она, если учесть, что, например, многие казахстанцы отправляются в Сирию через турецкие, не самым лучшим образом отслеживаемые каналы.