Константин Маскаев
Борьба с коррупцией чаще всего означает борьбу с самим собой, своими амбициями, аппетитами, своими слабостями. В Казахстане эта борьба продолжается минимум полтора десятка лет - в тех масштабах, что нам демонстрируют громкие процессы последнего времени. Парадокс лишь в том, что на заре независимости коррупционная среда не была повсеместной и не принимала таких изощренных схем, как сегодня

Да, в советское время хватало воришек разного пошиба среди завов и замов, кладовщиков, товароведов и других материально ответственных лиц в системах пищеторгов, горпромторгов, коопторгов, отделов снабжения и прочих “хлебных” контор, которые как огня боялись внимания одиозного ОБХСС - отдела по борьбе с хищениями социалистической собственности. Любое такое дело становилось резонансным, а судебные решения - весьма жесткими: конфискация имущества, длительные сроки заключений. В отдельных случаях - смертная казнь. Всех тех, кто был не совсем чист на руку, сковывал неподдельный страх. Подчищали любые зацепки, приводили в порядок документацию, до поры “сидели тихо”. Можно было поплатиться партбилетом и должностью даже просто за распределение материальных благ по блату - в узком кругу знакомых.
Хватало и тех, кто крал у государства все, что плохо лежит. С завода - инструмент, краску, болты и гайки, реже - продукцию, так называемые ТНП, товары народного потребления. Со стройки не тащили, видимо, только стены. А стройматериал, сантехнику, двери-окна, обои, провода и выключатели несли за милую душу. Из столовой тащили мясо, масло, чай и сахар. Из больницы - бинты, вату и спирт.
Руководители и снабженцы какой-нибудь крупной библиотеки имели доступ к приобретению редких книг, собраний сочинений. Именно приобретению. Как и работники книжных магазинов. Особенности распределения товаров - черта именно того времени. В условиях дефицита и недостатка товаров самого разного назначения - от зимней резины на “Жигули” до собрания классиков мировой литературы или шоколада “Балет” - небольшие партии того, что выпускали за ворота складов торга, все же добирались хотя бы до подсобок магазинов. А вот до прилавков доходило и того меньше: продавалось раньше - своим людям. В том числе и по завышенным ценам. С “черного хода” или “из-под прилавка” “блатные” могли купить джинсы, кроссовки, зимние сапоги, дубленку, импортные магнитолу или виниловые диски, мебель - стенку или кухонный гарнитур, просто тумбочку, диван или кресло - даже местного производства, турецкие махровые простыни, польский телефонный аппарат...
И при всем при том это не приобрело таких чудовищных масштабов и не проникало во все сферы жизни, как это произошло сегодня. Ставки выросли. Изменились и характер, и механизм обогащения тех, кто “в обойме” или близок к ней. Но теперь и любой человек становится субъектом коррупционных действий, поскольку может за мзду выторговать себе какую-то преференцию или “отпущение грехов” - будь то право на землю в природоохранной зоне или простое нежелание отвечать по закону за пересечение двойной сплошной.
В принципе, неподверженных воздействию вируса коррупции довольно мало. Чем выше деловая активность, тем выше искушение. Почти везде подстерегает.
Кто же может стать коррупционером? Во-первых, любой человек, которому поручено за чем-либо надзирать или распределять то, что ему не принадлежит. Это труднопреодолимое искушение! Как устоять перед возможностью что-то незаметно распределить в собственных интересах? По сути - похитить, украсть, хотя в данном случае факт кражи сознание маскирует под чем-то не таким постыдным - типа “нецелевое использование”, “халатность” и подобные шалости, которые можно самому себе объяснить некомпетентностью или недосмотром: что с дурачка взять, только пожурить, понять и простить.
Что любопытно, украсть у персонализированного хозяина, частного владельца морально сложнее, а порой и гораздо рискованнее, чем у абстрактного и неявного владельца, которым является государство. Государство - неодушевленное, часто размытое понятие. Неприятная разборка с частным владельцем или его представителями может наступить сразу и оказаться весьма жесткой. А представители государства - они, во-первых, сами могут оказаться договороспособными, а во-вторых, перед ними не так мучит совесть. Напротив, в их глазах можно встретить понимание и даже сочувствие пополам с неловкостью: ничего личного, работа такая...
Напрашивается вывод: чем больше негосударственных собственников, тем меньше коррупция. И, соответственно, чем выше роль государства в экономике, тем масштабнее коррупция.
О совести зашла речь. Совесть и следование какой-то морали - не наследственный признак. Ее наличие - следствие воспитания, начиная с разъяснений еще в детстве, что допустимо и что порицаемо. “Качество” совести растет, когда появляются оппозиции типа “достойно-недостойно”, “славно-позорно”. В каждой семье свои допуски на это счет. Но в целом здоровое общество постулирует усредненные ценности, и острых дискуссий по поводу, что хорошо, а что плохо, не возникает. Эти общепринятые и непререкаемые “хорошо” и “плохо” трансформируются в структуру совести, источником которой в идеале становится внутренний цензор, а при его слабой роли - хотя бы страх осуждения социумом.
Роль моральных маркеров, совокупность которых для простоты назовем “совестью”, высоко ценится, например, в бизнесе, спецслужбах, авиации - при наборе персонала. Выполняя социальный заказ, психологи разработали систему тестов, которые помогают диагностировать “уровень совести” и выявлять предрасположенность к порокам: нечестности, предательству, воровству. Но вот что интересно. Чиновники и законодатели во многих странах обосновали, что такое тестирование при приеме на госслужбу ущемляет их права и унижает человеческое достоинство! А казалось бы - введи психологов в процесс рекрутинга на госслужбу, насколько повысилась бы эффективность чиновничьего аппарата? Или в среде психологов стало бы больше коррупционеров?
Изучая сферу коррупции в Казахстане, мы обнаружили, что примерно 44 процента респондентов воспринимают это зло как воровство и личное обогащение коррупционера или группы коррупционеров. Здесь и взяточники, и чиновные мошенники, которые уводят часть бюджетных средств. Еще 21 процент опрошенных считают коррупционеров грабителями, а некоторые уверены, что в этой среде не брезгуют и физическим устранением ненужных фигурантов или свидетелей. Все это недалеко от истины. Но лишь 11 процентов при всем при этом воспринимают коррупцию и как угрозу благосостоянию граждан и безопасности государства. Они видят следствие: нереализованные проекты, нерешенные проблемы, непокоренные вершины.
Но мы часто стараемся не говорить о том, что на самом низовом уровне, где выступает просто гражданин и просто чиновник, гражданин сам “прощает” себе предложение взятки - чтобы получить какой-то профит, сиюминутный или пролонгированный - не важно. Но не мы ли сами стали частью этой системы и поощряем ее, когда это касается нас лично, и осуждаем, когда речь идет об абстрактном общественном зле? В то же время нас уже возмущает нежелание чиновника брать взятку в обмен на наши личные интересы. Мы воспринимаем это как торг за гораздо большую сумму. Что интересно, общество уже автоматически считает любого чиновника коррупционером, даже если таковой ни за что не отвечает и всего лишь рядовой клерк.
Любопытно, что и в самой формулировке Закона Республики Казахстан “О борьбе с коррупцией” не достает той беспощадной глубины, которая называла бы коррупционера настоящим вредителем. В упомянутом же законе ничто не противоречит вполне объяснимому людскому пороку - стяжательству и сребролюбию, поскольку здесь коррупция - это “...непредусмотренное законом принятие лично или через посредников имущественных благ и преимуществ лицами, выполняющими государственные функции... с использованием своих должностных полномочий и связанных с ними возможностей, либо иное использование ими своих полномочий для получения имущественной выгоды, а равно подкуп данных лиц путем противоправного предоставления им физическими и юридическими лицами указанных благ и преимуществ”. Безусловный вред государству и основной части населения страны не фигурирует как отягчающее вину обстоятельство.