Галя Галкина
Далеко от Алматы, в израильском городе Ашдоде, в ночь с 14 на 15 октября нынешнего года на 89-м году ушел из жизни не чужой многим казахстанцам, и не только им, человек - Владимир Григорьевич Краснер. Именно здесь, в Алма-Ате, прошел его самый плодотворный, главный период в жизни. Здесь вышли все книги поэта: “Новоселье”, “В тридевятом царстве”, “Капризное солнышко”, “Сколько весит первый класс”, “Лужайка”, “Страничка книги ненаписанной”, “Дневник, который не был написан”, “Кино на стене”. Здесь, в Алма-Ате, он реализовал себя в качестве наставника молодежи. Известный поэт и переводчик, он был гениальным учителем, педагогом, ментором, воспитал генерацию талантливых литераторов, журналистов, а также представителей других профессий. Все они, в первую очередь, стали хорошими людьми.
Владимир Краснер пережил тяжелое детство - сиротство, голод, скитания, бомбежки, смертельную болезнь... Он чудом выжил и не ожесточился, чудесным образом сумел сохранить детское любопытство к жизни.
Весть о том, что Владимир Краснер окончил свой земной путь, печалью отозвалась в сердцах его учеников

Прочти эту книгу!
Сергей Апарин - главный редактор газеты “Новое поколение”, Алматы, Казахстан:
- Еще в детстве я читал его книги. Особенно мне нравилась проза. Стихи для детского восприятия казались, может быть, несколько витиеватыми. Только теперь я могу понять и оценить их по достоинству. Прозу Владимир Григорьевич писал о военных годах, тяжелых испытаниях, которые он пережил. От такого чтения у меня волосы дыбом становятся! Столь непосильными мне кажутся эти совсем недетские испытания. Подобное выпало на долю целого поколения. Но не все из тех, кто пережил разруху, голод, тяготы военной поры, сумели сохранить светлый взгляд на жизнь, как смог Владимир Григорьевич Краснер.
В 1985 году при Алматинском дворце пионеров и школьников возникло литературное объединение “Ямб”, которое привлекло много интересных людей. Его создал и 15 лет возглавлял Владимир Краснер. Эту уникальную литературную школу прошли многие ныне известные казахстанские журналисты. Когда я впервые туда пришел, увидел человека - внешне хрупкого, но, как потом выяснилось, весьма твердого, даже жесткого, непримиримого в принципиальных вопросах. Это был Владимир Григорьевич Краснер - наш наставник. Он заставлял нас читать не только хорошую, но и плохую литературу, редактировать ее старательно и тщательно - так, как писали бы мы сами. До сих пор мы пользуемся теми терминами, которым нас научил Владимир Григорьевич. Его слова, дух по сей день живут в нашей газете.
В вопросах слова он был чрезвычайно принципиален. Если ему не нравилось, как написан текст, он, глядя в упор на человека, говорил: “Это же плохо!”. Становилось понятно: написанное настолько плохо, что нельзя дальше работать с таким текстом, материал “мертвый” (это тоже одно из определений Краснера). Если Владимир Григорьевич находил нечто красивое в тексте, он восторженно восклицал: “Ах, какое сравнение!”. По сей день у нас в общении сохраняется этот эпитет - не всегда он относится к сравнению, мы применяем его в оценке хорошей вещи...
Однажды мы увидели в объединении “Ямб” необычных учеников - людей с диагнозом ДЦП, с серьезными нарушениями речи. Владимир Григорьевич заставлял их не только читать и декламировать стихи, но и писать их. Это были хорошие ребята, мы с ними общались, дружили. И все же нам казалось странным, что Владимир Григорьевич серьезно занимается с теми, кто страдает речевыми расстройствами. А сейчас я, взрослый человек, понимаю, насколько мощная, важная и тяжелая работа проводилась педагогом и воспитателем.
Владимир Григорьевич очень интересовался тем, что думаем, чувствуем мы, его юные ученики, беседовал с нами, буквально выведывал, как относимся к тем или иным вещам. Он никогда не вел свои занятия формально, а въедливо старался понять, чем мы живем. Владимир Григорьевич говорил: “Тебе нужно почитать это!”. Я соглашаюсь: “Найду, обязательно почитаю”. Но он был настойчив: “Нет, ты должен именно сегодня начать ее читать!”. Владимир Григорьевич увлекал меня за собой: “Едем ко мне домой, я дам ее тебе!”. И мы из Дворца пионеров ехали в “микры” - микрорайоны, в одном из которых он и жил. Там я получал эту заветную книгу. Причем мой учитель требовал, чтобы через два дня я мог бы о ней поговорить с ним. Он заставлял нас читать произведения Зощенко, Аверченко, других писателей, которых “не проходили” по школьной программе. Ему важна была наша реакция на то или иное издание. Будто мы могли сообщить ему что-то важное. Он разбирал с нами тонкости стиля прозаиков. Например, у Зощенко написано: “Идет мимо и хочет меня не заметить”. Можно полстарницы написать, как человек отворачивался, увидев нежданного знакомого, отводил взгляд, пытаясь избежать встречи, как с деревянным лицом проходит мимо. И так далее... А Зощенко написал коротко: “Хочет не заметить!”. На такие моменты обращал наше внимание Владимир Григорьевич... Один из десяти учеников мог увидеть, читая текст, но он показывал всем эту тонкость, учил законам письма. Мы видели, как работает то или иное слово или сочетание, а он объяснял, почему это происходит... Читателю становится смешно в процессе чтения, потому что автор над этой смешной фразой трудился - корпел, мучился, писал, вычеркивал, искал единственно нужное слово, чтобы ты улыбнулся над фразой. И в это таинство литературы наш учитель не погружал даже, а запихивал интеллигентно, но твердо.
Был период, когда мы, кружковцы - я, Андрей Губенко, Махаббат Узакова, Дана Зияшева - договорились с редакцией газеты “Дружные ребята”, что будем выпускать с определенной периодичностью собственную страничку в этом детском издании. Это была газета в газете: ученики создавали собственный выпуск на базе “Дружных ребят”. Все нами написанное не подвергалось серьезной редактуре. Я выступал в роли редактора, авторы писали свои материалы. Владимир Григорьевич, который не имел отношения к тому, что мы делаем, приходил в редакцию, чтобы вычитать тексты, посмотреть, как у нас получилось.
Владимир Григорьевич остался в памяти светлым человеком. Он ревностно боролся за каждое слово в строке, чтобы оно было точным, верным, эргономичным. Пытался и нас заставить биться за каждое слово, именно биться с самим собой, со своей неосведомленностью, иногда ленью, чтобы нигде не было ни халтуры, ни фальши.
Вместе с мудростью в нем уживались детская непосредственность, открытость. Помню, как горд был Владимир Григорьевич, когда вышла одна из его книг - далеко не первая, но он так радовался, ликовал, будто в его жизни это происходит впервые. Торжественно вручал нам ее под аплодисменты новых кружковцев.
Его учениками были Денис Царев - в казахстанской журналистике известный человек, Мирослав Гоценко - он был в какой-то момент ответсекретарем в “Ленинской смене”. Я, Махаббат Узакова, Андрей Губенко сохранились как команда, работаем вместе в одной газете.
Считаю, что эффективность работы Владимира Григорьевича была сравнима с работой целого факультета журналистики. Потому что в этой профессии среди его воспитанников оставалось больше людей, чем выпускников какого-нибудь реального журфака.
Он был неисправимым романтиком. Чтобы суметь так зажечь детей, нужно было оказаться именно Владимиром Григорьевичем Краснером. Когда мы собирались вместе, то ученики возвышались над своим учителем, казались долговязыми не по возрасту. Но это Владимир Григорьевич был невысоким, хрупким человеком... Дети его сопровождали на протяжении жизни. Эта детская любовь дорогого стоит, так как она - самая искренняя и взаимная.
Он был неравнодушным, искренне интересовался жизнью своих воспитанников, их восприятием мира. Причем ему это нужно было не для каких-то своих работ, изысканий, сторонних наблюдений. Ему это нужно было бескорыстно и по-настоящему важно. Он хотел знать мнение детей о мире.
У него была непростая судьба, он рано лишился родителей, которые трагически погибли - от голода - в нещадной мясорубке жестокой эпохи. Мальчиком попал в детский дом, пережил там немыслимое. Об этом он рассказал в своей повести “Дневник, который не был написан”. Много всего такого выпало на его долю, что нам и не снилось. У Владимира Григорьевича не было детства как такового. Возможно, он догуливал его вместе с нами...

Алхимия слова
Андрей Губенко, заместитель редактора газеты “Новое поколение”:
- В свое время я посещал литературный клуб “Ямб” Республиканского дворца пионеров и школьников. Это был конец 80-х годов - заключительная стадия существования страны Советский Союз. Сейчас, к сожалению, наверное, и нет таких объединений для школьников.
Таким образом, я попал в другой мир. Всегда любил литературу, но то, что мы проходили в школе, было официально и неинтересно. Складывалось ощущение, что учителя не совсем верили в то, что нам преподавали. Все подавалось в жестких канонах социалистического реализма, толковался образ героя, раскрывался смысл произведения. И все это было настолько идеологизированно, что и литературой-то не являлось.
А в объединении “Ямб” существовал совершенно другой уровень отношения к литературе, иные критерии. Первым делом Владимир Григорьевич спросил, что именно читаю, я назвал книги. И он скептически отозвался о них: “Разве это литература!” Я удивился: “Это же книга, она издана. Значит, какие-то люди ее одобрили”. Спросил, а что есть литература, что есть хорошие книги? Может быть, они есть в книжном шкафу моих родителей. Он назвал некоторые из книг. Из названных у меня дома была книга “Театр” Сомерсета Моэма. И он одобрил: “Да, это - литература! Почитай!” А что не есть литература? И он назвал любимый всеми роман “Три мушкетера” Александра Дюма. По его мнению, это было развлекательное чтение. Мы сознательно не рассматривали классику, которую проходили в школе, - Достоевского, Толстого. Понятно, что это была хорошая литература, но подавали ее идеологизированно.
 И это другое отношение к книгам ошарашило меня. А через некоторое время я уже сам себя стал считать весьма просвещенным в этом вопросе человеком и свысока относился к тем, кто пребывал в неведении. Я осаживал людей, которые были на 15-20 лет старше меня, они рассуждали о литературе, не зная толком предмета своих суждений.
Хорошо помню, как Владимир Григорьевич принес книгу Яна Парандовского “Алхимия слова”. Название книжки - очень знаковое. Владимир Григорьевич читал нам это произведение, хотя занятия, конечно же, не состояли только из этого. Но книга отвечала тому, чем занимался Краснер, - привитием вкуса, правильного отношения к литературе.
Занятия в клубе занимали не так много абсолютного времени: стандартный формат - три раза в неделю на протяжении года. Но это был очень важный момент в жизни. Он дал настолько стереофоническую картинку представления о литературе, расширив многократно наши горизонты. Думаю, что именно поэтому мне было намного проще читать литературу, когда я поступил на филологический факультет. Я к ней подходил почти профессионально - как студент-филолог, потому что был подготовлен Владимиром Григорьевичем. Но многие люди лишены были этого правильного понимания литературы. Возможно, людям технических специальностей это и не нужно. Но беда в том, что многие гуманитарии так и остались со школьным отношением к литературе, языку на всю жизнь. И в этом плане общение с Владимиром Григорьевичем для нас явилось важным моментом в жизни.

Очарование
литературы
Махаббат Узакова - заместитель редактора газеты “Новое поколение”:
- Владимир Григорьевич Краснер - утонченный, красивый, обаятельный... Именно он показал очарование настоящей литературы. Был идеальным наставником и мудрым педагогом.

На 9-м этаже
Екатерина Полищук-Нартова, психолог, журналист. Москва, Россия:
- Узнала, что в Израиле умер Владимир Краснер - замечательный поэт и писатель. Как и Нина Севостьянова, которая работала в газете “Дружные ребята”, он был моим первым учителем в журналистике и стихосложении. Тончайшее чувство слова, доброта, юмор... Когда тебе 14 лет, твои попытки творчества похожи на хрупкие экзотические растения, холод и грубость могут уничтожить их без следа. Мне невероятно повезло, меня, сопливого “поэта”, хвалили, пестовали, давали моим опусам самые прекрасные эпитеты, а редактировали и советовали настолько тактично и бережно, что и это было в кайф. Клуб юнкоров “Начало” при газете “Дружные ребята” был чем-то большим, чем просто кружок по интересам. Мы чувствовали себя на равных со взрослыми, могли дискутировать о важных вещах, спорить о поэзии, литературе, и нас слушали, с нами общались по-настоящему. Первые уроки созидания, внутренней свободы, доброжелательного восприятия окружающих - все было там, в нашей любимой редакции на девятом этаже. Спасибо, Владимир Григорьевич! Светлая память...

Халва и хлеб
Андрей Корчевский, поэт, композитор, победитель, лауреат и член жюри международных поэтических конкурсов. Арвада, США:
- А было так. Еще несмышленого мама взяла меня однажды в алматинский парк имени Горького. Существовала в те времена в парке небольшая сцена для разнообразных, обычно скучнейших, мероприятий. Не помню уж, что занесло нас в пеструю октябрятскую толпу на этот раз. На эстраде между тем помню я невысокого человека, декламировавшего стихи. Причем делал он это с изрядной долей изобретательности и задора: левой половине зала предписывалось скандировать “Хвала халве”, а левой “Халве хвала”... Так и запомнилось, и осталось. Впрочем, халва к моим любимым детским лакомствам не принадлежала. Однако дорогая моя мама решила использовать момент: по завершении мероприятия она умудрилась разыскать за кулисами героя дня, певца восточных сладостей, и задать ему пару вопросов о путях развития моей детской тяги к сочинительству. Так попал я в краснеровскую студию - поэтический кружок газеты “Дружные ребята”.
Я любил эту комнату на высоком этаже Дома издательств, откуда открывались и Зеленый базар, и город, и горы. Газетное дело мне в ту пору мнилось таинством, по коридорам бродили бородатые курящие небожители. Краснер был местным Бильбо Беггинсом, и кто, кто знает, что за кольца носил он тогда в своем кармане? Он был членом Союза писателей, обладал нездешним говорком и особой сияющей элегантностью мастера. В нашей студии роились звезды и звездочки. Катя Нартова уже печаталась и блистала. Мои неловкие поэтические попытки Владимиром Григорьевичем обсуждались и осуждались жестко. Помню, как он разбирал мои вирши, где снег “бил по клавишам улиц”. “Как может снег бить?” - говорил мастер, улыбаясь незабываемо. На самом деле он преподавал как раз то, чему и следует учить недоросликов, влекомых - как воды океана лунным притяжением - неотвратимой и фатальной тягой к бумагомаранию. Он учил ясности высказывания, непосредственности и вещественности текстов, точности и простоте словесной ткани, которая поскрипывала бы, как свежевыстиранные простыни. Подобно всем главным урокам жизни школа Краснера была адресована нам, нынешним, в большей степени, чем нам, тогдашним. Мы все еще учимся, все не научимся пока.
Мы читали и самого Краснера - его стихи для детей, но мы уже сами были старше и хотели казаться старше, и разноцветная краснеровская поэзия казалась адресованной совсем-совсем другим мальчикам и девочкам. А потом я помню, как “Вечерка” напечатала его большое стихотворение о хлебе, о военном детском голоде, о том, как старшими мальчиками был он принуждаем отдавать свою скудную пайку, “и отдавал, и голодал” - так и видятся эти строки на газетном листе. Какое это было тогда событие - стихотворение в вечерней газете. Краснер рассказывал, как приходила соседка с цветами и плакала даже... Детдомовское детство стояло, как призрак, как часовой за спиной этого невысокого улыбающегося человека.
Краснер переводил детскую поэзию и писал собственные стихи для детей. Но он упомянул однажды, как мечтает о настоящей “взрослой” книге стихов. “Знаете, как хочу ее назвать? “Детство, детство, дней моих начало”. Для Краснера именно детство было главным источникам поэзии. Нам же было скучно в детстве, мечталось, чтобы повзрослеть немедленно. Но ведь это Иисус Христос сказал: “Будьте, как дети.” Почти божественная мудрость нужна, чтобы дорасти до этой удивительной прозрачной детскости, которая была присуща Владимиру Краснеру.
Потом настали другие времена, взросление и первая любовь, институт, армия. Связь с Краснером была утрачена - и мы встретились только в 1995-м, на большом празднике - Дне поэзии в писательском доме. Он позвал меня выступить у него во Дворце пионеров. Именно туда переместилась студия, и наш давний газетный кружок казался разросшимся и повзрослевшим. Помню этот день и Владимира Григорьевича - он не поменялся вовсе за 15 лет, но зато радостно удивлялся тому, что у его питомцев теперь уже свои дети, судьбы, книжки, песни.
Я нашел ссылку на его биографию только пару лет назад, когда был в Израиле сам. Все хотелось поехать к нему, позвонить - и вот не получилось. А ведь Израиль - страна компактная, что было мне не махнуть на машине, которую я арендовал, и повидать его тогда? Зато вспомнил еще раз - покупая удивительную, теперь уже такую вкусную и достойную всяческих похвал израильскую халву.
Хочется верить, что ему было комфортно на магической и благословенной земле царя Давида. Надеюсь, что он был из тех людей, для которых старость оказывается временем не угасания, но просветления. Хотелось бы посмотреть на его поздние тексты - кто знает, может быть, он успел разгадать какую-то особую, прекрасную тайну. Быть может, его душа могла беспрепятственно путешествовать к загадочным и заманчивым островам детства. И теперь он просто вернулся к этим островам - навсегда.

Справка “НП”
Владимир Краснер родился в Винницкой области в семье кузнеца Гирша. Он рано потерял родителей, воспитывался в детдоме. После войны окончил Пятигорский пединститут, преподавал в школе русский язык и литературу. По комсомольской путевке в числе первоцелинников отправился на Целину, работал корректором, а затем литсотрудником оренбургской областной газеты. Учился в КазГУ на отделении журналистики.
Журналист В. Краснер работал в газетах “Дружные ребята” и “Спорт”, в спортивном обществе “Трудовые резервы”, в издательстве “Казахстан”. Продолжал заниматься поэзией и переводами. Поэт Владимир Краснер переводил на русский язык детские стихи классиков казахской литературы, в том числе Кадыра Мурзалиева, Казтека Баянбаева, Музафара Алимбаева и многих других. Детские пьесы Владимира Григорьевича были поставлены в Алматинском театре кукол. На стихи поэта были написаны песни, одна из наиболее известных - “Алматинский вальс”, которую исполняла Бибигуль Тулегенова.
В 2001 году Владимир Григорьевич эмигрировал в Израиль, где продолжил свою творческую деятельность, публикуя стихи в литературном альманахе “Парус”. В связи с его 80-летием мэр города Ашдод, где жил Владимир Краснер, вручил ему почетную грамоту за огромный вклад в развитие культурной жизни города.