Наталья Бойко
Режиссер Ардак Амиркулов - непревзойденный мастер исторического кино в Казахстане. Его фильм “Прощай, Гульсары!” снова принимает участие в I Международном иранском кинофестивале на острове-курорте Киш. Хотя мэтр кино, кажется, довольно спокойно и отрешенно относится к участию в конкурсах - сколько их уже было...

- Одно интервью нашей газете Вы давали в преддверии выхода фильма “Прощай, Гульсары!”. Тогда разговор также шел еще о насущных проблемах кинематографа. Прошло более двух лет. На Ваш взгляд, что-то изменилось?
- Если говорить глобально, то, к сожалению, кино, которое мы делаем, не окупается. Это первая и большая проблема, потому что хотим мы или не хотим, кино превратилось в бизнес. Это сделали американцы. А в связи с тем, что границ нет, потребление кинематографа космополитично. Впереди планеты всей идут американцы со своим диктатом, художественным и модным, и соревноваться с ними бесполезно. По большому счету, для развития профессионализма должна быть большая киноиндустрия, как там.
- Почему Вас интересуют больше исторические фильмы?
- Я вообще люблю придумывать. Поэтому для меня исторический жанр ближе тем, что я могу вставить туда собственные мысли, воплощать их посредством сюжета и драматургии. Современная картина - она социальная, и она должна быть жанровой для того, чтобы зритель ее смотрел. Это меня не очень устраивает как человека, который занимается творчеством.
Это не амбиции - снимать кино для фестиваля, просто так уж я воспитан, так обучался. А в истории мы более свободны в изложении своих мыслей, чувств. И не боишься каких-то политических подоплек. То, о чем мы говорим, это было когда-то. И потом, в историческом кино очень много драмы, а драма, она всегда благодатна для кино, потому что кино - это шок, кино - это аттракцион.
- Вы, как профессионал, видите уже возможное решение проблемы, как создавать конкурентоспособное кино?
- Единственное, в чем мы можем конкурировать, это в арт-хаусе. Затраты небольшие, и арт-хаусное кино востребовано как элемент культуры. И это, наверное, поиск форм, где человек может углубляться в художественность, а не в жанровость. Поэтому, мне кажется, что наш казахстанский кинематограф должен двигаться в эту сторону, и соревнование у нас должно быть не за зрителя, к сожалению. И если эта позиция будет правильной и правильно понята руководством, которое занимается этой отраслью, наверное, кино будет развиваться. Оно не может не развиваться, потому как оно все-равно востребовано в том или в другом виде.
- То есть если мы раньше говорили о проблеме денег, то сейчас это становится как бы второстепенной проблемой, так как кино у нас все-равно не окупается, и не лучше ли снимать изначально малозатратные картины?
- Есть два вида дивидендов в искусстве. Первый - это непосредственно его стоимость. Это и цена билетов, и количество посещений. А второй - это противоположный и даже антагонистичный вид, это дивиденды в виде культуры. Потому что это останется наследием, будет элементом культуры той нации, которая производит данный “продукт”. Сиюминутно оценить это, наверное, трудно, а как накопление это может быть очень результативным. И я так думаю, что, может, не сегодня, но через какое-то время это даст свои плоды.
Если же мы пойдем по первому пути, соревнуясь с Голливудом, я так думаю, что мы можем остановиться, потому что какой бы талантливый человек ни делал это кино, он не может противостоять тому огромному бюджету, который выделяется в американском кино.
- Как-то Вы сказали, что Вы за умное кино. Поясните, пожалуйста, свое понимание “умного кино”.
- Умное кино - это не то, что многие думают. Это не то, что нужно отражать какие-то умные мысли. Нет, умное кино - это профессиональное кино. В плане не только технологическом, а в плане художественной концепции.
Есть понятие воздействия кинематографа. Я не могу, будучи зрителем, в кино или в театре разграничить, что на меня и как воздействует. Я понимаю, что на меня это воздействует. И дальше мне не хочется анализировать. Но если я в театре вижу провинциальную интерпретацию Шекспира, то мне это не нравится.
Профессионализм - это история, рассказанная языком кинематографа. То есть это не театр, снятый на пленку, а кинематограф, который воздействует на человека не только разъяснением сюжета, словами, произнесенными актерами, а еще, наверное, движением времени внутри кадра, допустим.
- Что-то Вас порадовало из последних киноработ казахстанских режиссеров?
- К сожалению, давно ничего не видел и ничего такого не могу пока сказать. Меня немного смущает нынешняя направленность в кинематографе. Это погоня за зрителем, который все-равно не приходит. И я считаю, что вот это бездействие мое где-то правильное. Не то, что я не хочу быть в этой обойме, просто я не хочу приумножать этот упадок. Это как в китайской гексаграмме, я не раз об этом говорил. Есть книга, китайская книга перемен - “И-Цзин”, и там есть двенадцатая гексаграмма - упадок. И там сильному говорят, что при упадке нельзя выступать. Потому что он приумножает упадок. Я не считаю, что сейчас большой упадок, конечно. Это, скорее, по отношению ко мне может быть применено понятие упадка. А по отношению к студентам, зрителям, которые ждут какого-то кино, наверное, это расцвет. Для некоторых новых режиссеров, которые пришли в казахстанское кино. Может, это для них тоже является расцветом. Что для них расцвет, для меня упадок, и может быть наоборот.
И я не совсем принимаю участие в этой киножизни, которая на сегодняшний день существует в Казахстане. Потому что если бы я принимал участие, я бы сейчас снимал кино, бы был востребован. Ко мне никто не приходит, не стучится, мне никто не звонит, не спрашивает: “Почему вы не снимаете кино?”
- Какие у Вас сейчас взаимоотношения с киностудией “Казахфильм”?
- Никаких. Кинокомпания не может существовать без государственных денег. То есть без “Казахфильма”. Просто меня никто не ищет, и я не могу ходить, обивать пороги и представлять совершенно противоположный кинематограф тому, который сейчас есть. Хотя сейчас, кроме жанрового, пытаются делать и арт-хаусное кино. Даются деньги режиссерам, которые это умеют вроде бы делать. Но я говорю об основной направленности мыслей и желаний людей, которые это делают.
Жанрового кино должно быть меньше, чем авторского. Потому что авторское кино - это и есть движение к дискуссии, к спорам. Чего нет в жанровом кинематографе, где дискуссии могут быть только по поводу того, сколько у тебя было зрителей и сколько у меня. Меня эта перспектива как-то не очень устраивает. Если бы не было внутренней цензуры и цензуры вообще, можно было бы наснимать голых девочек, какую-нибудь эротическую картину снять, тогда была бы масса зрителей. Для этого не надо быть очень талантливым и семи пядей во лбу, все достаточно понятно, что больше продается. Продавать нужно то, что больше продается: секс и насилие. А я в этом не хочу участвовать.
Кино становится бизнесом тогда, когда все, что бы мы ни снимали, приносило бы доход.
- Хочется закончить диалог на оптимистичной ноте. Я хочу спросить о вашем увлечении лошадьми, которое переросло в бизнес. Как дела обстоят там?
- Слава Богу, все хорошо. У нас много лошадей, и в Европе, и здесь. Там все объективно. В отличие от кинематографа. Если успех фильма на фестивале зависит от того, кто член жюри, от их пристрастий, их мировоззрения, то с лошадьми все просто. Все решает финишный столб. Все достаточно объективно - первый пришел, ты лучший.