|
Андрей Губенко
Если бы этой страны не было, ее следовало бы выдумать. Типичную среднеевропейскую страну с ветряными мельницами, идиллическими сельскими пейзажами и ухоженными городками под червленой черепицей. С кривыми мощеными улочками в этих последних, хорошо сохранившимися средневековыми немногоэтажками и непременной ратушей на центральной площади. С зажиточными, работящими и слегка ограниченными гражданами - добропорядочными буржуа. В общем, да, типичную - и оттого чуть-чуть ненастоящую, фольклорную.
Собственно, почти так все на самом деле и произошло: страны с подобным названием никогда не было, ее выдумали. В 1830 году на Лондонской конференции ведущие европейские нации нашли для себя выгодным поддержать восстание в южных провинциях Нидерландов и таким образом проголосовали за раскол этой некогда могущественной державы на две части: северную, монолитную (протестантскую и нидерландоговорящую), и южную, неоднородную (но с незначительным преобладанием католиков и франкофонов). А имя для этого искусственного, никогда прежде самостоятельно не существовавшего государства взяли из исторических анналов - по названию древнего галльского племени, с которым здесь когда-то вел успешные колониальные войны консул сената и народа Рима Гай Юлий Цезарь. Так на свет и появилась эта не совсем законнорожденная, но вполне себе конституционная монархия - Королевство Бельгия
Брюссельская
“капуста”
Впрочем, сегодня главный город этой страны - Брюссель - известен не столько как бельгийская, сколько вообще европейская столица. А именно Евросоюза - тоже ведь в каком-то смысле государства (с общими границами, рынком, валютой), и, между прочим, богатейшего на планете (1-е место в мире по ВВП, почти 17 триллионов долларов - вот она, всамделишная брюссельская “капуста”!). В связи с чем символом Брюсселя, помимо той самой центральной площади с ратушей - Гран-Пляс - и построенного в двух крошечных кварталах от нее памятника самому знаменитому писающему мальчику на свете, а также традиционных пива, вафель и шоколадных конфет, с 1989 года является геополитическая инсталляция “Мини-Европа”.
Расположена экспозиция, кстати, тоже символично - на окраине Брюсселя, неподалеку от спортивного стадиона “Король Бодуэн” (или Балдуин, как сказали бы англичане), рядом со станцией метро “Эйзель”. Когда-то так назывался и стадион, но после того, как в 1985 году здесь в результате столкновений фанатов в финале футбольного Кубка европейских чемпионов между итальянским “Ювентусом” и английским “Ливерпулем” погибли 39 человек, стадион перестроили и переименовали - чтоб, наверное, не навевал печальные ассоциации.
И если арена поневоле стала символом Европы разъединенной, каковым Старый Свет и был в течение столетий, - Европы, раздираемой бесчисленными войнами, которые в последние годы заменили, насколько могли, войны фанатские, то экспозиция призвана стать символом новой, объединенной Европы. В ней представлены миниатюрные репродукции 89 объектов из 27 стран ЕС, выполненные в масштабе 1:25 (в основном, это архитектурные шедевры, но есть и анимации, как, например, извержение Везувия (1:1000), и даже космические программы вроде ракеты-носителя “Ариан”). Все они помимо того, что репрезентуют ту или иную страну, еще и символизируют какую-либо из официально признанных европейских ценностей. Так, развалины Акрополя в Афинах сообщают о демократии, Колонна Колумба в Барселоне - о духе приключений, а Эйфелева башня в Париже - о технологических достижениях европейской цивилизации. А еще есть предпринимательская жилка европейцев и их тяготение к культуре, христианское наследие и нынешнее разделение государства и религии, социальная защита и мультикультурность общества...
Вот укрепить экскурсантов - а это, в основном, делегации школьников - в мысли, что новая, объединенная Европа строится на всех этих ценностях, и должна экспозиция. Бог знает, получится ли у них (и не столько у авторов “Мини-Европы”, сколько у идеологов Европы настоящей).
Пока же можно говорить о торжестве лишь среднеевропейских, а не вообще европейских ценностей. Разница, к слову, весьма существенная. И уловить ее - в силах необязательно историка и культуролога, но и рядового посетителя выставки.
От основания города Рима Европа была ареной противостояния великих наций, создававших мировые империи. Римский “круг земель”, orbis terrarum, испанские владения в обоих полушариях, где никогда не заходит солнце, Британия, “правящая морями”. Обширные колониальные державы Португалия и Нидерланды, Австро-Венгерская, Французская, Германская империи. А ведь есть еще Санкт-Петербург и Стамбул, также претендовавшие в свое время на первые роли на европейской политической сцене. И даже властители ныне подзабытых Бургундии (Брюссель, кстати, входил в состав этого славного герцогства) или, скажем, Речи Посполитой носились когда-то с имперскими прожектами.
Однако параллельно, одновременно с амбициозными пассионариями, вынашивающими и осуществляющими разного рода наполеоновские планы, жили ведь и обыкновенные, средние европейцы. Которых интересовало, по гамбургскому счету, лишь процветание их бизнеса да благополучие близких. Комфортная, обустроенная, предсказуемая жизнь. Мир и коммерция.
Конечно, эти две категории - людей идеи и людей дела - можно найти во все времена и в любой стране, причем последние всегда были вынуждены подчиняться первым, трудом и деньгами, а порой и пушечным мясом оплачивая их авантюры. Всегда и везде - за исключением, пожалуй, одного лишь раза, о котором и идет речь.
Дело в том, что у европейских буржуа периода Реформации было одно важное преимущество перед коллегами из прежних эпох - вера. Не навязанная представителями другого класса, носителями иных ценностей, а родившаяся в среде самих мастеров и купцов и систематизированная в религию такими же, по сути, мещанами-горожанами - протестантство. Конфессия, в которой правильный прихожанин должен быть и образцовым хозяином - трудолюбивым, бережливым, честным. В конечном счете - преуспевающим. В общем, хорошим бизнесменом.
Не случайно экономист Макс Вебер в своем знаменитом сочинении “Протестантская этика и дух капитализма” бурное развитие европейского капитализма связал именно с этой религией, с тем, что и в кирхе, и в бурсе от человека требовалось, по существу, одно и то же. И не так важно, что здесь было первым, а что - из него следующим: изначальные христианские догматы ли подредактировали под расчетливую паству или из рациональных прихожан получились толковые предприниматели (скорее всего, справедливо и то и другое). Важнее, что вера сплотила вообще-то смирных буржуа, дала им решительность освободиться от навязчивой опеки разного рода августейших авторитетов и позволила создать первое в истории государство, в котором на первом месте была не политика, а бизнес, -
Ганзейский союз вольных городов.
ЕС с его среднеевропейскими (то есть средних европейцев, а не сильных мира сего), сугубо практическими ценностями, функция которых сводится к оптимизации ведения бизнеса и удобному обустройству повседневной жизни, - прямой наследник той коммерческой конфедерации, в конце концов, как видим, пересилившей все европейские великие державы.
И хотя бельгийские Брюссель, Антверпен, Брюгге, Льеж, Гент де-юре в средневековый прототип Евросоюза не входили (формально будучи подданными какого-нибудь декоративного знатного немца из Священной Римской империи, как, впрочем, и нынче), де-факто это были такие же корпорации купцов и мастеров, как и те почти двести городов северо-западной Европы, в XIII-XVII веках и составлявшие Ганзу. То есть также, по сути, являлись частью специфической среднеевропейской цивилизации. И не случайно уже в новейшее время, после Второй мировой войны, именно Бельгия (вместе с ближайшими соседями) стала инициатором всевозможных современных европейских альянсов, а теперь здесь расположены, ко всему, столица ЕС и штаб-квартира НАТО.
Равно как и, вернемся к объекту нашей экскурсии, - парк “Мини-Европа”. Едва ли не добрая половина экспонатов которого, кстати, представляет собой довольно однообразные макеты ратушей да зданий ремесленных гильдий. Разумеется, из той самой, бюргерской, невеликодержавной Европы. Тогда как ни для Лувра, ни для Букингемского дворца, ни для рыцарства, ни для джентльменства места не нашлось - а ведь тоже, как ни крути, европейские ценности, пусть и аристократические... Такой вот среднеевропейский протекционизм.
Или, если угодно, - мини-европейский.
Макси-Европа
Впрочем, не столько славное купеческое прошлое повлияло на выбор именно Брюсселя в качестве столицы ЕС, сколько позднейший бельгийский опыт иного рода.
Все официальные граффити в Брюсселе - названия улиц, дворцов, церквей и прочих знаковых элементов городского пейзажа - дублируются на двух языках: нидерландском и французском (точнее, валлонском, но это почти одно). На этих же двух языках вещают бельгийские телеканалы, издаются газеты и книги.
Действительная языковая ситуация немного иная. В брюссельских брассери и ресторанах, в магазинчиках, метро, да и просто на улице и тем более в офисах слышен преимущественно французский говор. Это валлонская территория, и даже многочисленные африканские иммигранты общаются здесь друг с другом на богемном наречии парижских шансонье. Но стоит отъехать от города на сотню-другую километров - вот хотя бы в Брюгге, как автор этих строк - и над идеальной гладью знаменитых тамошних каналов (частенько заменяющих городские улицы, так что у крыльца иных живописных особняков “припаркованы” не авто, а лодки) это экспрессивное мурлыкание сменяют характерные германские обертоны языка Рубенса, Ван Дейка и прочих фламандцев.
А дело в том, что благодаря историческому решению упомянутой Лондонской конференции людям разной национальности - фламандцам и валлонцам (Бельгия была составлена из двух исторических областей - нидерландоязычной Фландрии и франкоязычной Валлонии) пришлось уживаться в одной стране задолго до того, как вошло в обиход слово “мультикультурность”. И ведь ужились - хотя и не без проблем, конечно. Но, во всяком случае, ни гражданских войн, ни даже погромов здесь зафиксировано не было.
Как бельгийцам это удалось? Рецепт успеха, если вкратце, можно свести к такому одиозному ныне понятию, как... апартеид. Да-да, и не стоит из-за каких-то модных политкорректных фобий пугаться этого слова. Одиозный смысл ему придал современный международный либеральный бомонд, фактически сделав его синонимом понятий расизм, расовая дискриминация - в частности, чуть ли не официально называя апартеидом политический режим, до недавнего времени существовавший в ЮАР. Однако собственно апартеид вовсе не предполагает какой-то дискриминации в отношениях между, условно говоря, группой Х и группой Y, а означает всего лишь их “раздельное проживание”. В одной стране, но каждой - с сохранением своей культурной и даже политической самостоятельности (это и отличает апартеид от пресловутой “мультикультурности”).
И если в той же ЮАР апартеид выродился в неостроумную карикатуру на европейские империи эпохи великих географических открытий, то в Бельгии это параллельное проживание двух общин (здесь даже государственных языка хотя и два, но каждый является таковым лишь в определенной части страны) оказалось весьма продуктивным. И самое ценное в этом бельгийском опыте - вдруг выяснившийся факт, что при наличии желания и соблюдении некоторых несложных правил две и более этнические группы могут жить в одном государстве абсолютно на равных, обходясь без национальных конфликтов и даже без намерения преобладать друг над другом, будь то политическое доминирование или культурная ассимиляция.
Особенно же интересен остальному человечеству бельгийский секрет толерантности стал после нескольких жестоких припадков национализма в Европе в первой половине XX века. После двух мировых войн умение если не любить, то хотя бы терпеть ближнего предстало вдруг качеством, имеющим помимо всего прочего еще и практическую ценность.
В результате сейчас примеров подобных мультикультурных (предпочтем все же это слово апартеиду, чтобы не возникало разного рода нежелательных аллюзий) государств по всему миру значительно добавилось. А объединенная Европа даже сделала эту самую мультикультурность чуть ли не официальной своей идеологией. Национальной - впрочем, нет, пардон и сорри, - многонациональной идеей.
Кстати, Брюссель не только потому заслуживает быть столицей Евросоюза, что когда-то давно стал местом уникального межэтнического эксперимента. Он и сейчас, к слову, едва ли не впереди Европы всей в плане приема мигрантов из бывших своих и чужих колоний (которые составляют почти треть населения города). А ведь иммиграция из “молодых” стран, подпитка свежей кровью - также важнейшая составляющая стратегии старушки Европы, да что там - жизненная необходимость.
Впрочем, тема эта заслуживает отдельного повествования и уж точно - нового города.
Брюссель - Алматы |
