Из чего складывается успех отдельного человека? Успешным считается тот, кто достиг высокого положения в обществе или определенного финансового достатка.
Подчас успешными становятся не благодаря обстоятельствам, а как раз-таки вопреки им. История такого успеха наиболее интересна, потому что его залогом становятся очень сильная внутренняя работа, мотивация, противодействие, преодоление, которое, если хотите, способно изменить предначертанное. И потенциальный изгой, середнячок или прожигатель жизни на первых порах удивляет окружающих своим усердием, а затем и головокружительным успехом.
Чем не пример для каждого, кто поставил крест на собственной жизни и смирился с пресным блужданием по кругу или топтанием на месте?
Мы продолжаем публиковать истории о тех героях, кто своим примером учит нас смотреть на мир с оптимизмом

Галя Галкина
Мой суд - зритель!
Когда в 2005 году из жизни ушел Георгий Жженов, российская пресса писала: “В Москве на 91-м году жизни скончался народный артист СССР, лауреат Государственной премии СССР, артист театра и кино Георгий Степанович Жженов. Самый обаятельный инспектор ГАИ, самый любимый советский разведчик, самый ответственный командарм, самый лучший пилот самолета “Ту-154”. Один из любимейших актеров советского кино...”
Его действительно любили все - и бандиты, и партийные боссы. Возможно, потому, что отсидел 17 лет, был реабилитирован, не сломался, не обозлился. Напротив, испытания выковали в нем порядочность и доброту.
 Он воплотил на экране всех знаковых персонажей советских времен: и гаишника в “Берегись, автомобиля!”, и разведчика в “Судьбе резидента”, и летчика - капитана авиалайнера в “Экипаже”, и генерала в “Горячем снеге”. Cнялся более чем в ста фильмах у множества крупнейших режиссеров. Народный артист СССР, он был обладателем буквально всех наград нашего кино. Но когда Георгия Жженова арестовали в 1938 году, он ведь не знал о предстоящей славе, всенародной любви. Молодой человек двадцати с небольшим лет был поставлен на грань жизни и смерти...

И не раз умирал в заключении. Вот как он описывает одну из своих возможных смертей в рассказе “Саночки”: “Хотелось съежиться, оцепенеть, забыться... Но всякий раз кто-то невидимый во мне наперекор моей слабости упрямо твердил: вставай, иди, двигайся... В этом твое спасение. По опыту предыдущих зим знал: нет злейшего врага для человека, идущего или работающего на большом морозе, чем жаркий костер и частый “перекур”. Только работа и движение, движение... Без конца движение, иначе конец!”
Что помогло ему выжить в нечеловеческих условиях ГУЛАГа, и в особенности на Колыме? Он размышлял над этим спустя годы: “Когда я попал на Колыму, у меня уже не оставалось ровным счетом никаких иллюзий, никакой веры в справедливость, которая якобы должна восторжествовать, в закон и так далее, никакой надежды на пересмотр дела. Была лишь каждодневная, ежечасная борьба за физическое выживание. Именно выживание. И потом, конечно, определенное везение. Ведь в ГУЛАГе гибли люди и посильнее меня...” О 17 годах заключения, о жестокости обстоятельств и удивительном порой везении артист написал около тридцати книг. И этот вопрос - “Что помогло ему выстоять в смертельных испытаниях и подняться?” - вновь побуждает обращаться к обстоятельствам невероятной жизни Георгия Жженова.

Родом из детства
Георгий Жженов родился 22 марта 1915 года в Петрограде. Отец и мать будущего знаменитого артиста были родом из бедных крестьянских семей Тверской губернии. Отец мальчишкой переехал в Петербург, где поступил в услужение к земляку-булочнику. Когда он остался вдовцом и женился во второй раз на молоденькой сироте, у него уже было пятеро детей, а тут пошли и общие дети. Жили, вспоминает Георгий Степанович, бедно и далеко не в согласии - чем жестче становилась нужда, тем больше пил отец, пропивая все, что было в доме, и нередко поднимая руку на жену. Мать же была человеком добрым, мудрым и любящим, и для Георгия Степановича она навсегда осталась “моей прекрасной Мамой”.
Начало жизни прошло на Васильевском острове, на углу Первой линии и Большого проспекта. В 1930 году Жженов окончил 7-й класс трудовой школы с математическим уклоном. Чтобы продолжить обучение в 8-м классе, необходимо было сдать экзамены, однако математика Жженова интересовала мало - куда интереснее были цирк, кино и театр. В том же году Жженов поступил на акробатическое отделение Ленинградского эстрадно-циркового техникума. Уже через год студент Жженов вместе с приятелем начал выступать в Ленинградском цирке “Шапито”, где его заметили работники кино и пригласили сниматься на “Ленфильм”. После проб Жженов был взят на главную роль в фильм “Ошибка героя” (1932) режиссера Иогансона. Вместе с ним в этом фильме дебютировала еще одна будущая звезда советского кино Ефим Копелян, атаман Бурнаш и закадровый голос Штирлица-Тихонова.
После кино возвращаться в цирк не хотелось и Жженов стал студентом отделения киноактера Ленинградского театрального училища. С преподавателем ему повезло - актерскому делу Жженова учил будущий постановщик “Молодой гвардии” и “Тихого Дона” Сергей Герасимов. Параллельно с учебой юноша успел сняться в нескольких фильмах, в том числе и в “Чапаеве”. Жженову досталась роль Сережки, ординарца Фурманова. При монтаже фильма тема ординарцев комдива и комиссара была порядком сокращена, но несколько эпизодов с участием Жженова остались в прокатном варианте.

Заключенный
В 34-м году, сразу же после смерти Кирова, старший брат Борис, он был студентом механико-математического факультета университета, необыкновенно талантливым и подающим большие надежды, обратился к комсоргу своего курса с просьбой разрешить ему не идти на похороны. Показав на свои разбитые ботинки, он сказал: “Если я пойду в Таврический дворец, обязательно обморожу ноги. Какой смысл? Кирову это не поможет”. Борис уже натерпелся в этих дырявых башмаках в морозном Петербурге. И, казалось, был зол на Кирова, который умер в самые лютые холода. Комсорг в духе новой коммунистической морали тут же донес на него. Блестящего студента немедля исключили из университета и лишили прописки в Ленинграде. Искать правды Борис Жженов поехал в Москву, где добился приема у Вышинского - суровый генеральный прокурор, вникнув в суть дела, приказал восстановить студента. Но учиться ему пришлось недолго: 12 декабря 1936 года его вызвали в Большой дом, где предъявили обвинение в “антисоветской деятельности и террористических настроениях”. Обратно Борис не вернулся: его осудили на 7 лет за “антисоветскую деятельность”. В 1943 году он умер в Воркуте от дистрофии, надорвавшись в угольной шахте. Во время последнего свидания Борис умудрился передать матери несколько листочков бумаги, покрытых мелким, но разборчивым почерком. Рискуя жизнью, он пытался в своем письме показать истинное положение дел в органах правосудия. Георгий Жженов не может себе простить последний разговор с братом Борисом. Когда его арестовали, держали в тюрьме, а потом дали свидание, Георгий призывал его трудиться, работать в лагере честно. Мол, советская власть вознаградит за труд. “Это самое страшное воспоминание. Самый постыдный мой поступок. Я поражаюсь стойкости и достоинству Бориса, который, выслушав чушь, которую несет его родной брат, сказал: “Пошел вон, позови мать”. Да, это были последние слова, которые он мне сказал. А потом я сжигал переданные им записки, где он описывал, что с ним было в тюрьме. А мать - никогда не забуду этого - сказала: “Напрасно, сынок, может, пригодилось бы в жизни”. Вещие слова! Это грех, который во мне так и остался.
После осуждения Бориса вся семья - мать и три сестры - была выслана в Казахстан. Георгий, который к этому времени, окончив Ленинградское театральное училище, уже снялся на киностудии “Ленфильм” в нескольких картинах, среди которых были “Ошибка героя”, “Чапаев”, уезжать в Казахстан отказался. Ему равнодушно ответили: “Не поедешь - посадим”. За молодого артиста похлопотала съемочная группа, его отпустили. Но в 1938 году после окончания съемок у режиссера Сергея Герасимова в картине “Комсомольск” молодого начинающего актера арестовали. Как в кошмарном сне, вспоминает Георгий Степанович, он слушал, как его обвиняют в установлении преступной шпионской связи с американцем, который якобы завербовал его как человека, мстящего за судьбу брата.
“Очень страшно, когда с понятий Справедливость и Человечность впервые вдруг сорвали все красивые одежды... Мне было только 22 года. Я боялся не физических увечий, нет - может быть, я и вытерпел бы их, - боялся сумасшествия. Знать бы, во имя чего ты принимаешь муки, было бы легче!”
Все попытки хоть как-то сопротивляться издевательствам следствия, когда молодому человеку со смехом всовывали в руку карандаш и приказывали подписать признания, окончились пятилетним приговором и этапом на страшную Колыму. Пять лет обернулись семнадцатью годами лишения свободы.
“В 45-м году меня все-таки освободили, и я работал в Магаданском заполярном драматическом театре, а в 47-м приехал в Москву за назначением на работу. В моем паспорте была отметка, запрещавшая мне жить в сколь-нибудь крупных промышленных городах, где есть киностудии. По ходатайству моего учителя режиссера Сергея Аполлинариевича Герасимова меня направили работать в Свердловск, где я получил временную прописку и начал съемки в фильме “Алитет уходит в горы”. Но тут как на грех киностудию закрыли, производство “Алитета” передали в Москву, где мне жить с моим паспортом запрещалось. Я нанялся работать в г. Павлов-на-Оке в местный драмтеатр. И здесь в 49-м году я был снова арестован. Целых полгода ел в Горьком тюремную кашу, а затем меня отправили в ссылку в северный Норильск. За что, почему, как же так - если бы терзал себя этими вопросами, я бы быстро сошел с ума. Но как я уже сказал, другого от них не ждал, ни на что не надеялся и потому выжил и на этот раз”.
В ссылке в Норильске он проработал до 1953 года в драматическом театре. В декабре 1955 года военный трибунал Ленинградского военного округа полностью реабилитировал Жженова.

Кадр из документальной трилогии “Русский крест”, посвященной биографии народного артиста Советского Союза, лауреата профессионального кинематографического приза “Ника” с формулировкой “Честь и достоинство” актера Георгия Жженова. В основе сюжета поездки Георгия Степановича по местам, связанным с его жизнью. Географически фильм охватывает всю территорию России - от Владивостока до Архангельска. В жизни Георгия Жженова, как в капле воды, отразилась судьба советского народа в ХХ веке, и зритель проходит этот путь вместе с авторами фильма

...И все начать
сначала
Ему было 38 лет - возраст, в котором многие считают, что пора свершений навсегда осталась позади. За плечами были 17 лет лагерей и ссылок, впереди была неопределенность. Жженов не принадлежал ни к неисправимым оптимистам, ни к законченным пессимистам, ни к сломленным судьбой фаталистам. Он воспринимал жизнь такой, как она есть, а потому просто принялся спокойно делать свое дело. После реабилитации он начал служить в Ленинградском областном драмтеатре, позже перешел в Театр Ленсовета. Там он трудился до 1962 года, после чего перебрался в Москву, в Театр имени Моссовета. Впереди было восхождение на артистический олимп, восхождение к профессиональному признанию, буквально всенародной любви. Впереди была жизнь, полная радости. Он не сломался, не озлобился и никогда не жаловался - человек, познавший цену жизни и смерти, жил и работал с удовольствием, делясь теплотой с окружающими.
Однажды он написал: “Мой суд - зритель! Его одобрение и аплодисменты - плата за труд, за те положительные идеи, которые я, человек и артист, стараюсь донести до зрителя”. Эти слова содержатся в потрясающем документе, который сохранился в семье Георгия Жженова. Это черновик жалобы в адрес органов НКВД. И сохранился он у Гергия Степановича потому, что в свое время ее отверг начальник отдела по делам ссыльных по причине “непочтительности” тона. Артист вспоминал всю историю написания этой жалобы...

Назад - в будущее
“Норильск... Осень пятьдесят третьего. Уже позади смерть Сталина, низложение Берии и иже с ним... Уже сменилось правительство. И только в судьбе ссыльных по-прежнему никаких перемен, никаких надежд... И вдруг вызов в УВД Норильска. “Жженов! Пиши жалобу о снятии с тебя ссылки”, - это говорит полковник МВД, начальник отдела по делам ссыльных. После долгой паузы отвечаю: “Никаких жалоб писать не буду. Я прошу не пощады, а восстановления справедливости... Протестов и заявлений за пятнадцать лет написал сотню - и все без толку!” - “Пиши в сто первый раз!”
Полковник был далеко не из худших. Поговаривали, что он работал в центральном аппарате НКВД. После конфликта с Берией угодил в Норильск. Норильск для него - своеобразная ссылка, опала, и здесь он нередко действовал по-человечески.
Заявление я в конце концов написал. Писал долго, обстоятельно. Мучительно вспоминал малейшие подробности, как предшествовавшие аресту, так и происходившие потом. Называл все своими настоящими именами.
...Полковник прочитал написанное и сказал: “Слушай меня внимательно. Твою дальнейшую судьбу буду решать не я, наблюдавший тебя эти годы и как артиста, и всяко, - будут решать другие люди. Поэтому пойми следующее: “заявление-протест” для них единственный источник сведений о тебе. По нему будут судить о тебе настоящем, каков ты есть сейчас, после пятнадцати лет репрессий. И примут то или иное решение. Резким тоном своего заявления ты вредишь себе и никому больше....”
Только с третьего захода полковник принял наконец “жалобу-заявление”, пожелав мне “ни пуха ни пера”. Через полгода меня освободили из ссылки. Я покинул Норильск и вернулся в Ленинград. А 2 декабря 1955 года определением военного трибунала Ленинградского военного округа я был дважды реабилитирован и в возрасте тридцати восьми лет начал свою профессиональную жизнь актера сызнова, как говорится - с нуля!”
Вот выдержка из черновика “жалобы-заявления”, которая включает пятнадцать лет жизни Георгия Жженова. В ней он подробно описывает и события, послужившие поводом к обвинению в шпионаже:

“Начальнику Управления МВД
гор. Норильска тов.Дергунову.
Ссыльный-поселенец Жженов Г.С.
Норильск. Драм, театр.

Жалоба-заявление
...За пятнадцать с лишним лет из своих тридцати восьми, что я мыкаюсь по тюрьмам, лагерям и ссылкам, всей своей жизнью и работой безуспешно пытаюсь доказать, что я честный человек, гражданин своей страны, ничего общего не имеющий с тем политическим преступником-”шпионом”, которым меня сделали в НКВД в 1938 году.
...16 июля вся наша киногруппа во главе с режиссером С.А.Герасимовым выехала из Москвы на Восток. За шесть суток пути скорого поезда Москва - Владивосток все пассажиры, естественно, перезнакомились друг с другом. Артисты - народ веселый, всегда вызывающий к себе повышенный интерес и внимание окружающих. Тем более - среди нас были уже знаменитые, популярные артисты: Николай Крючков, Петр Алейников, Иван Кузнецов и другие... Все мы были молоды, беззаботны - шутили без конца, смеялись, играли в карты, пели песни, дурачились - одним словом, всю дорогу до Хабаровска веселили не только себя, но и всех, кто охотно посещал нашу компанию.
Среди поездных знакомых, ехавших с нами в одном вагоне, был американец Файмонвилл (В “деле” Г.С.Жженова американец назван Файвонмилем). Он ехал во Владивосток встречать какую-то делегацию своих соотечественников. Файмонвилл, как и остальные пассажиры вагона, не только терпел шум, производимый нашей компанией, но и сам охотно принимал участие во всех наших дурачествах и играх. К тому же Файмонвилл прекрасно говорил по-русски. Нам безразлично было - американец он, негр или папуас! Иностранцев мы рассматривали исключительно с точки зрения наличия хороших сигарет. В Хабаровске мы распрощались с нашими попутчиками, поскольку дальнейший наш путь лежал по Амуру, пароходом.
Вторая “преступная” встреча с Файмонвиллом состоялась через полтора месяца в Москве, на вокзале, в день возвращения нашей киногруппы из экспедиции. Файмонвилл с этим поездом встречал кого-то и, увидев нас, поздоровался, и мы в ответ шумно, со смехом приветствовали его как старого знакомого. И последний раз я видел Файмонвилла через несколько дней в Большом театре на спектакле “Лебединое озеро”. Со мной были мои друзья - Вера Климова и ее муж Заур-Дагир, артисты Московского театра оперетты. В антрактах мы разговаривали с ним о балете, об искусстве вообще, курили сигареты (его сигареты). Прощаясь в этот вечер с Файмонвиллом, я пожелал ему здоровья, поблагодарил за внимание, сказал, что уезжаю домой, в Ленинград, короче говоря, как можно вежливее дал понять, что эта встреча с ним последняя. На мои дипломатические зигзаги он ответил: “Пожалуйста. Вы не первый русский, который прекращает знакомство без объяснений. Поступайте, как вам угодно, хотя я и не понимаю этого”.
Что я ему мог ответить? Что иностранцев мы боимся как черт ладана? Что в стране свирепствует шпиономания? Что люди всячески избегают любых контактов с ними, даже в общественных местах, на людях, в театрах?.. Я предпочел промолчать.
Вот и все мое знакомство с этим человеком. Никогда больше я его не видел и ничего о нем не слышал. Прекратил знакомство не потому, что убедился в преступных намерениях этого человека, - Файмонвилл не давал ни малейшего повода заподозрить его в злом умысле, он всегда был вежлив, тактичен и никогда не касался в разговоре никаких тем, кроме общих разговоров об искусстве, кино и театре.
И я жил и работал вплоть до 4 июля 1938 года. Ночью 5 июля я был арестован. Мне было предъявлено обвинение в преступной, шпионской связи с американцем. Действительно имевший место факт моего безобидного знакомства с иностранцем следствием был оформлен как преступный акт против Родины...
...Меня вынуждали признаться, что Файмонвилл завербовал меня как человека, мстящего за судьбу брата... Что я передал ему сведения о морально-политических настроениях работников советской кинематографии...(?!) Сведения об оборонной промышленности г.Ленинграда и о количестве вырабатываемой ею продукции...(?!) Сведения о строительстве г.Комсомольска-на-Амуре...(?!) Даже комментировать эту очевидную чушь не хочется, противно. 15 декабря 1953 года, Норильск. Жженов Г.С.”
В одном из интервью его спросили: “Вы знаете, кто на вас написал донос?” - “Знаю, но об этом не скажу никому. Я его давно простил. С годами по-иному оцениваешь все происходящее. Ненависть - чувство, разрушающее душу. Бог ему судья. Я простил, но не забыл, потому что забыть такое невозможно. Память - лучшее лекарство, чтобы такое больше не повторилось”.

“Когда я говорю, что научился ничего не ждать от лагерного начальства и ничего не просить и что это помогло мне выжить, я не преувеличиваю. В 43-м году кончился срок моего заключения и мне вручили официальную бумагу с гербом - к заключению добавили еще 21 месяц лагерей. Я прочел ее почти равнодушно - а чего еще можно было ждать от этой системы?