Андрей Губенко с Или
Рыбалка на сазана в наших краях (да и не только в наших) считается высшим пилотажем в рыбной ловле, рыбацкой Лигой чемпионов. Так повелось издавна, и еще пионером я усвоил, что крупный сазан (начиная с 5 килограммов) - первейший трофей на Или. Разумеется, из видов, более или менее здесь распространенных - не считая раритетных шипа, усача и маринки

В детстве, однако, поймать его мне так и не удалось. Впрочем, я уже тогда понимал, что рыба эта - не детская, для 16 и старше. Слишком многого требует она от удильщика - и это помимо просто физической силы. В общем, сазан остался моей нереализованной детской мечтой.
Сейчас я склонен думать, что могучая золотая рыбка олицетворяла для подростка идею пола. Была символом мужской состоятельности. Только взрослые могли поймать сазана, и не просто взрослые, а лишь мускулистые экстраверты, окруженные друзьями и красивыми женщинами. Слегка выпившие и хорошо упакованные мужчины в самом расцвете сил. К числу которых задумчивый великовозрастный мальчик мог себя причислить лишь в особо воодушевленных фантазиях.
Как вышло, что “поймать сазана” из воскресной забавы превратилось в экзистенциал, полный метафизического смысла, в инициацию и проблему? Может, сыграло то, что тогда, в СССР, в обществе равенства был дефицит на материальные индикаторы преуспевания индивида в социуме: автомобили являлись редкостью, особняков не было вовсе, как и швейцарских часов. На первые роли выходили характеристики совсем иной природы, для постиндустриальных обществ, может, и экзотические, но по существу справедливые: умение изысканно материться и виртуозно драться ногами, или сочинять стихи, а затем выразительно их читать, или прыгать с 10-метровой вышки и плавать баттерфляем... Умение ловить сазана.
Были и иные причины. Мой отец, например, не умел ловить сазана, и мама, помню, ему за это выговаривала: другие-то, мол, умеют. Разной рыбьей челяди мы увозили с рыбалок полные садки: лещи, жерехи, судаки... А капризный речной барин каждый раз высокомерно брезговал нашими семейными крючками. Все это накладывалось, и порой мне казалось, что я никогда не вырасту в мускулистого экстраверта, способного добыть желанный трофей, что я не только ростом, но и родом не вышел. А вся выделенная на людское племя удача предназначена другим - таким, как тот выдающийся человеческий экземпляр, со своей дружиной разбивший лагерь рядом с нами однажды в субботний полдень.

* * *
Ниже капчагайской плотины Или несколько десятков километров бежит по дну глубокого кербулакского каньона. Едешь по ровной степи - и вдруг обрыв, горы, а далеко внизу между ними петляет река. Природа, как подруга, будто раздевается перед тобой. Скалистые теснины сжимают реку в резвый, порой горного характера поток. Там, где тому благоприятствует рельеф, у берегов образуются заводи с обратным течением - крутояры, иногда до 10 метров глубиной и 100 метров длиной.
Именно подобные места облюбовали рыбьи косяки, а за ними - и спустившиеся вниз рыбаки. То был натуральный круговорот воды в природе: человек десятилетиями прикармливал здесь ихтиофауну, которая затем не давала ему помереть от скуки. Среди других геополитических достоинств этих стоянок - малое количество комаров и наличие неподалеку, на баканаской трассе, магазина “Кер-Булак”, где нерасчетливые отдыхающие в любое время могли пополнить запасы спиртного.
Чертов палец, Осетровая дуга, Рисованные скалы... каждое из этих речных урочищ заслуживает своей повести временных лет. Но в то лето мы стояли на Бороне - когда-то выше здешних ям проторыбаки выложили цепь гигантских валунов; бурлящая вода и дала местечку название. Стояли уже неделю (и на одной из самых уловистых ям), но сазан глумился над всеми нашими стараниями. Справедливости ради надо сказать - не только над нашими: у соседей (на Бороне одновременно могло поместиться 3-4 компании) дела шли не лучше.
...Они приехали на двух “Ладах” и закрыли последнюю вакансию. Встречаются на рыбалках компании, подобные гаремам у копытных: очевидный вожак сопровождаем в них несколькими молодыми самками и самцами плюс разновозрастными детьми. При этом разобрать, в каких матримониальных связях эти особи друг с дружкой состоят, юному натуралисту со стороны никак невозможно. Шлифтастый водитель одной из машин и был таким неопровержимым главарем рыбацкого гарема.
Он не был похож на ортодоксальных речных прихожан в растянутых убогих трико. Рыбалка-то и во все времена была занятием мужицким, не барским (в сравнении, например, с аристократичной охотой), а уж в излагаемую эпоху... Гегемония на берегах Или - как, впрочем, и в обществе - была за пролетариатом на трехколесных мотоциклах с люлькой. Это если рабочий приезжал с домочадцами. Хмельные товарищеские компании прибывали на “уазиках”-”таблетках”. “Москвич” вполне справедливо считался уже признаком зажиточности, “Жигули” - роскошью.
Вышеупомянутый доблестный муж управлял не просто “Жигулями”, но блатной “шестой моделью”, или попросту “шохой”. Портативный “Шарп”, поющий ультрамодные итальянские песни, броская палатка заграничного покроя и явно несоветского оранжевого цвета другие детали, красноречивые тогда и забытые сейчас - все подчеркивало его нездешнюю потребительскую природу.
Лоск этот в ту пору вызывал, однако, лишь любопытство. Реально же сильные эмоции - зависть и восхищение - пробуждали его инопланетные снасти и изощренная тактика ужения сазана, отточенный рыбацкий стиль.

* * *
Сазана на Или ловят монументальной донной снастью. Исстари местные классики используют в качестве удилища рапиры, вонзаемые в побережье под самую ватерлинию. На рапиру крепится другой непременный компонент - добрая старая “невская” катушка, надежная как автомат Калашникова. Поскольку ямы расположены у берегов, насадку редко забрасывают дальше дюжины саженей, но при этом на катушку наматывают метров двести лески - на “коротком плече” приличного сазана не вытащить. Леску, как и крючки, в моем детстве использовали отечественную (хотя пытались “достать” производства несуществующей ныне страны ГДР), толщиной от полумиллиметра и больше. Понятно, что чем тоньше леска, тем больше шансов, что ее не заметит радужным глазом осторожный речной зверь, но тогда, до эпохи электроудочек, рыбы было больше, брала она смелее, качество же советского ширпотреба, напротив, было дрянным, и потому рыбаки перестраховывались.
Но у описываемого “фирменного” рыбака и снасти были соответствующие. Вместо холодного оружия безымянных колхозных мануфактур - настоящие импортные спиннинги. Умопомрачительная японская леска изысканного кофейного цвета (под здешнюю глину), упругая и тонкая как гейша - оскорбительно тонкая для ужения сазана, всего-то 0,35 миллиметра. Но главное - закиды он не закидывал! Первым делом приехавший нацепил ласты и маску, и с четверть часа исследовал доставшееся ему дно. После чего он заплывал с насадкой и, нырнув, опускал ее в известное только ему место.
Есть час (а в летнее солнцестояние - и все два) между закатом и наступлением ночи. Именно его сазанятники используют для последних ответственных приготовлений: подкармливают подводные пастбища, освежают насадку. К тому моменту, как теплый сумрак сгустится над водой, всякое беспокойство у берега должно стихнуть. С античности темное время суток дробилось городскими патрулями на стражи; и эта предсумеречная пора, когда из рыбацких лагерей выдвигаются в ночное караулы - первая, сазанья стража.
И понеслась!..
Это сейчас на Или сазан берет в продолжение всего светового дня (исключая разве что послеобеденную сиесту). В исследуемую же эпоху 9 из 10 трофеев добывались под покровом темноты. Узкопрофилированные сазанятники тем и отличались от других рыбаков, что после восхода солнца лишь пировали и предавались сну, аккумулируя азарт и адреналин на ночь, а редкие поклевки шальных, дневных “дураков” перепоручали своим недремлющим женам.
За сутки с небольшим эти самые жены (из упомянутого гарема) вытащили два трофейных экземпляра. Нетрудно, таким образом, подсчитать, что всего за рыбалку на снасти моего героя было поймано около двух десятков сазанов (плюс бонусные усач и белый амур) весом от 4 кило и выше. Разумеется, в специальной литературе и устном народном творчестве мне доводилось читать и слышать о викториях еще более выдающихся, но своими глазами ничего подобного я не видел ни до, ни после той исторической ночи.
Которая, как нетрудно догадаться, стала моим рыболовным каноном; а шлифтастый водитель “шохи”, сам того не подозревая, - первым учителем высшей рыбацкой математики.

* * *
Прошли годы. Детство кончилось. Однако и настоящая, половозрелая рыбацкая жизнь никак не начиналась. Сколько ни пытался я впоследствии копировать снасти и приемы (схоластически мной подмеченные) колоритного илийского мага, сазан на крючок упорно не “шел”. Из-за природной мнительности я опять готов был искать тому мистические причины, тогда как на самом деле весь секрет заключался в том, что я, по неопытности, не соблюдал еще одно - нехитрое, но совершенно необходимое - условие.
Рыбаки, вообще, сторонятся потенциальных учеников, храня от непосвященных свое герметическое знание, но мне повезло: однажды на рыбалке случай познакомил меня с рыбаком-мастером, настоящим артистом, как выразился бы Сабанеев, но при этом алкоголиком (так, впрочем, часто бывает, и не только в рыбацком искусстве). Так вот, водка кончилась, чем доставила моему новому товарищу ожидаемые страдания. Но у меня оставался еще личный НЗ - целая солдатская фляжка, полная душистой влаги. Я спас человека, а взамен получил - вместе с огромной кучей разного ментального спама, без следа, впрочем, спаленного в рыбацком костре - квант сокровенной информации. Ultima ratio - последний, решающий довод в трансцендентальной схватке с сазаном.
Озвучивать на этих страницах его я, впрочем, не стану - и не из жлобства, а просто уж больно прозаично, пошло даже, выглядит этот секрет. Дисгармонируя с высокой поэзией нашей темы. Это как если бы поручик Ржевский стал рассуждать о любовной лирике Блока. Порнография.
Но ведь работает, блин!
Я добавил параграф в свой рыбацкий катехизис, и уже на следующей рыбалке поймал своего первого трофейного призывника - сазана на 4 килограмма.
* * *
Дефлорация состоялась на Динамовских угодьях, в условиях волшебной - звездной, тихой, теплой - сентябрьской ночи.
Тихой, впрочем, лишь в смысле - безветренной. Потому что вообще-то шорох над водой стоял будь здоров. От заката до рассвета на все двести погонных километров вдоль Или, от Капчагайского до Кунаевского моста, заглушая цикад, трещали “невские” катушки.
То есть я думаю, что на все двести (а может, и больше - вниз до Балхаша и вверх до Борохудзира). Реально же мое несовершенное человеческое ухо могло дать гарантию лишь насчет самих Динамовских угодий - нескольких прослушиваемых километров крутой дуги, которой река изгибается, врезавшись в хребет Малайсары и обнажив его знаменитые красные скалы.
Но и этого было достаточно, чтоб вызвать священный рыбацкий восторг. Катушки на обоих берегах и острове между ними срывались в истерику ежеминутно, ежедесятисекундно! Не иначе, как сазан, жируя в эту последнюю (предпоследнюю) теплую ночь перед грядущими холодами, перед тем, как залечь в свои зимние квартиры, устроил поминальный пир по уходящему лету.
Не трещало только у меня! Как обычно, впрочем. Так, в светлой зависти к чужому счастью и в марафонском ритме ожидания собственного я и заснул... Поклевка случилась только под утро, разбудив меня еще в дорассветной темноте. Увы, пока я спускался - сначала в свое тело, а затем с обрыва к реке - рыба “сошла”. Запутав к тому же леску. Ну что ты будешь делать - опять непруха! Пришлось перевязывать снасть, отплевываясь под фонарем от роящихся у воды мошек. Но не успел я сделать и пару шагов от перезакинутой удочки, как космос взревел в экстазе: сазан!
Сбылась мечта.
Подводный пленник, как это и должно быть, отчаянно упирался, продемонстрировав весь арсенал своих коронных приемов: и кавалерийские атаки в сторону ближайших коряг, и хитрющие развороты вокруг себя с намерением накинуть леску на зазубренный верхний плавник и оборвать, и даже сальто-мортале с целью вырвать крючок из мясистой, некрепкой губы. И все-таки мортале... На возню сбежались компаньоны, проспавшиеся наконец после того как, наглотавшись наспех водки, свалились где попало еще в полдень. Деформировали подсак, но сазана все-таки поддели.
Так произошла моя рыбацкая инициация.
* * *
Всякий благополучно социализированный мужчина обязательно что-нибудь да коллекционирует: будь то скальпы, женщины, машины... Сазаны. При этом совсем не обязательно выделять под это дело гостиную, гарем или гараж. Многим довольно и очередной зарубки на коре головного мозга: после чего сазан будет съеден, женщина отпущена (ну или наоборот - в редких медицинских случаях), а машина перепродана.
Вот и я не удосужился обзавестись специальным альбомом для фотографий с трофеями... Зачем, когда и без того помнил до последней мелочи личное дело каждого: где, когда и на что пойман, и даже на какой фазе луны. Я коллекционировал не чучела, но впечатления.
Возможно, памяти хватало еще и потому, что список моих побед был не так длинен, как у какого-нибудь рыболовного Казановы. Но меня это не задевало: главное, что жизнь-река после юношеского половодья сомнений и неудач вошла в свои берега. Ну и к тому же, несмотря на скромность моей виртуальной коллекции последних мгновений сазаньих жизней, в ней попадались неподдельные драматические шедевры.
Вот сазан, которого автор этих строк увидал ослепительно сверкающим в верхних слоях гидросферы, когда вылез на высокий речной берег из тенистого сумрака утренней рыбацкой попойки. Провокатор, казалось, загорал на солнышке и никуда не уплывал. Были вызваны сотрапезники, обсуждалась идея использования гарпуна и даже уже разосланы разведчики на поиски подходящего древка. Когда вдруг раздалось робкое предположение, что рыба, вероятно, сидит на закиде (стоявшем выше по течению) самого автора. Так оно и оказалось.
Другой раз имел место спор, что ваш покорный слуга ни за что не поймает сазана; отвечал же оппонент бутылкой Johnnie Walker’а: красным лейблом - если рыба будет 3-5 кг, черным - до 12, зеленым - до 15, золотым - до 18, синим - в прочих фантастических случаях. Визави проиграл два красных лейбла, впрочем, ни одного до сих пор так и не отдал.
Однажды ваш корреспондент так переволновался, вываживая сазана, что его едва не сразил инсульт. Трофей тогда все-таки был добыт, но еще чуть-чуть - и сазана можно было бы отпускать, предварительно нарисовав на боку звездочку...
А самой непредсказуемой оказалась “засадковая” судьба парочки молодых сазанчиков, которых нижеподписавшийся отдал родителям девушки (вместе с самой девушкой), взятой на рыбалку. Рыбки, как выяснилось немного спустя, оказались... калымом!
... И, однако, так же неизбежно в жизни каждого мужчины наступает момент, когда он понимает дальнейшую абсурдность коллекционирования - подсчета и кодификации всего того, что “пришел, увидел, поимел”. Ибо нет у этого экзистенциального пищеварения конца - в отличие от нас. И чем дальше, тем невыносимей становится это несоответствие.
Кризис среднего возраста - так еще зовется этот феномен.
Какое-то время я еще алкал сазаньей поклевки, тешил самолюбие в количественной стороне рыбалки, но, скорее, по слабости характера, раболепствуя перед традицией. Окончательно же освободился от этого инфантильного комплекса перед цифрой, когда, речную жизнь дойдя до половины, я очутился в... камышовом лесу, в рыбацком Эльдорадо, в дельте Или, в ста метрах от Балхаша.
Гостя в местечке Майтан у хуторянина с почти бразильским именем Зика, на илийском рукаве Шубар Кунан, я удил рыбу на ямах, где рыли носом дно тысячи, десятки тысяч голодных молодых сазанов. Очень скоро ловля их превратилась в конвейер, в рыбацкий бордель - без интриги, флирта, ухаживания, чувств и предварительных ласк.
К тому же и вкусом они оказались много хуже тех, что я знал раньше: большинство выросло в стоячих озерках среди камышовых зарослей, в связи с чем мясо их воняло тиной.
Исправно привозя с реки в лагерь туго набитые, как авоськи с картошкой, садки, я сформулировал для себя несколько небесполезных философских максим: что результат не имеет никакого значения, количество никогда не переходит в качество, а конкуренция, естественный отбор, борьба за место под солнцем и прочее соперничество - пустая трата времени.
Пробыв в дельте вместо запланированной недели всего пару дней, я уехал, вдохновленный ростками нового знания. Сазан, оказывается, мой alter ego, и всю жизнь я ловил самого себя, добычей в руках пытаясь оправдать небессмысленность собственного существования. Каким биологическим примитивом казалось мне это теперь, не говоря уже об очевидной неэффективности данного предприятия…
Carpe diem, карпэ диэм – лови день, просто наслаждайся каждым мгновением жизни (говорил Гораций).
Лови карпа, решил я. Просто лови сазана.
 
 * * *
Последнего из таковых я вытащил совсем недавно, полмесяца (на молодом месяце) назад, в многочисленной компании отдыхая на Или. Добыча мне была не особенно нужна – и в итоге сазан был пойман не за губу, и даже не крючком, а нечаянно намотал леску на пилообразный стержень верхнего плавника. Эдакое рыбацкое айкидо: сазан погубил себя собственным же оружием.
Фарт – достояние тех, кто его не жаждет.
Трофей был посажен на кукан, а затем дети (и не только мои), глядя на его обреченные метания, вдруг заявили: рыбку жалко, давай отпустим! Что делать? С подобными аргументами я прежде не сталкивался; и кстати, в моем детстве такого и в голову никому прийти не могло.
Нет, можно, конечно, и отпустить, но ведь это фарс…
И вот, пытаясь объяснить человеческим детенышам, зачем люди ловят рыбу, забирая у нее жизнь, я вдруг почувствовал себя… тем самым шлифтастым водителем с Бороны из далеких дней. Цикл, то есть, был завершен: я теперь сам стал доминирующим самцом, вожаком рыбацкого гарема.
Пусть и на новом витке истории: в других условиях, с иной паствой. И тем не менее, должен отныне, как ни странно, являть пример, внушать идеалы… Так что изволь соответствовать.
«Самое большое уважение, которое я могу оказать сазану, - готовя речь, мысленно проповедовал я толпе, - это съесть его. Осознанно, просмаковав каждый кусочек».
Нет, не то. А, вот. «Совершенно очевидно, что все сазаны – на самом деле один сазан, - вспомнил я мысль Борхеса. - И соловей, который сейчас поет, – тот же, которого слушала когда-то прабабка царя Давида. У рыбы души нет, сазанам не ведомо индивидуальное бытие, они растворены в родовой стихии. А значит, нечего жалеть особь, главное, чтоб вид благоденствовал».
Однако и этот довод показался мне несколько неуместным перед неподготовленной аудиторией. И тогда я просто сказал:
 - Бог тоже ловил рыбу.