Ольга Грищенко
На покаянии, или Падение в... себя
Вот уже шесть лет, как на сценах алматинских театров с неизменным успехом идет моноспектакль известного актера отечественного театра и кинематографа, ведущего нескольких телепередач Евгения Жуманова по повести французского писателя лауреата Нобелевской премии Альбера Камю “Падение”.
Карьера этого спектакля началась в Театре юного зрителя имени Н. Сац, а продолжается в молодом театре имени Байтена Омарова “Жас Сахна”. Еще в 2008 году по опросам газеты “Известия” спектакль был признан лучшим. Кроме того, “Падение” является единственным моноспектаклем в Казахстане. До сих пор никто больше не решился взять на себя ответственность удерживать внимание публики в течение двух часов в одиночку. Постановку этого спектакля осуществил режиссер Юрий Ханинга-Бекназар, а над инсценировкой Евгений Нуриевич работал сам в течение 14 лет!

Жуманов поцеловал мне руку. Нет, не Жуманов, конечно, а Жан-Батист Кламанс, благопристойный герой последнего крупного произведения Альбера Камю “Падение”. Прямо в первые пять минут спектакля! Я оказалась частью пьесы. Намерения его были просты - добиться благожелательного расположения прессы к себе. Почему я показалась ему журналисткой? Неужели он знал, что несколько лет назад я и вправду писала статьи? Нет, нет, этого не может быть, он выбрал меня случайно. Не зря же я взяла билет на первый ряд, в самой его середине! Я сделала это намеренно, ведь со зрителями первого ряда всегда что-нибудь, да и происходит. Сколько раз я видела по телевизору, что они невольно оказываются соучастниками представления. И я не явилась единственной избранницей в этот вечер, тремя девушками правее меня сидела очаровательная барышня, которой выпала честь испить хеннесси с героем Камю. Благодарю актера за его проницательность. Как он угадал с выбором “жертв”! А если бы он предложил выпить коньяк мне, а руку поцеловал той другой? Как это было бы несправедливо. Но, честно признаться, с первой секунды своего появления он обезоружил зал.
Искренность. Обаяние. Легкость. Нет, этих слов недостаточно. Где же та грань перехода от современности к событиям почти столетней давности? От Евгения к Жану-Батисту? Что это? Мобильный телефон? Он использует его несколько раз. Вначале с телефона звучит интродукция к популярной некогда телеигре “Кто возьмет миллион?”. Значит, на сцене все еще Жуманов, наш добрый старина ведущий. Бдительность потеряна, и зритель сам не замечает, когда, в какой момент он оказывается соучастником покаяния. Затем мы слышим, как с телефона поет персонаж одной из рассказанных Жаном-Батистом историй. Мобильное устройство - будто тонкая связующая нить, не дающая нам пропасть и окончательно разувериться в жизни, но вселяющая надежду выскочить живыми и душевно здоровыми из пучины беспросветных и горьких переживаний героя. Неожиданно в конце пьесы на проводе “появляется” его дочь и пронзительная исповедь обрывается. Зритель просыпается, как от тяжелого навязчивого сна. Смущенно не глядим друг другу в глаза... виновны! И виновны вместе. А гипнотизер Жуманов легко взмахнул своей большой мягкой ладонью и вывел нас из транса в мгновение ока. Ну вот и я попалась на эту уловку. Сначала говоришь о себе, о собственных переживаниях, а затем незаметно отождествляешь себя со всем зрительным залом, и уже звучит “мы слышим”, “мы виновны”. Это, кажется, психологический прием “судьи на покаянии” - незаметно переходить с “я” на “мы”, тем самым давая себе право судить других.
Режиссерские решения и находки Юрия Ханинга-Бекназара и самого Евгения Жуманова играют в точку. Они и усиливают, и дополняют эмоциональный фон. Как выразить боль обиды от незаслуженного унижения? Рассказывая невидимому собеседнику о неком нелицеприятном факте своей биографии, актер бреет лицо и как бы нечаянно режет себе щеку. Мы видим кровь, кто-то в зале даже вскрикивает... хочется подскочить и протереть, обработать рану! А кукла? Большая пластиковая обнаженная кукла годов эдак... детства Жени Жуманова. Здесь она - одна из обольщаемых девушек Кламанса. И очень откровенный материал для отображения всей эволюции отношений между ними. Куклой все не ограничивается. Режиссерской фантазии нет предела. Актер достает журналы Playboy и с удовольствием демонстрирует нам потрясных девчонок, понятно, во что одетых. Таким образом Жуманов абсолютно органично знакомит нас с этапом развратной эпопеи его героя.
Сцена с Иисусом - отдельная. Раздавить яйцо - этот символ жизни, и слышать об избиении младенцев. Признаваться в атеизме и рыдать возле распятия. С первого до последнего акта пьесы звучит полифония. Многоголосие. Все нити - каждый голос - Жуманов нещадно держит в своих руках. Он крепко держит нас, зрителей. Он ни разу не оставил нас без внимания.
“Какая же у него воля”, - думаю я. “Это же я! Я!” - кричит Жан-Батист, и мне хочется тоже крикнуть: “еще!” Потому что, во-первых, в зале хорошая акустика, а во-вторых, актер знает, как работать со звуком, как запустить в пространство волну обертонов, чтобы она отозвалась в душе зрителя. Когда ты бьешь прямо в центр барабана свободной и сильной ладонью, он дает удивительно звонкий резонанс, и мы наслаждаемся услышанным объемным звуком. Я ловлю себя на ощущении такого же глубокого удовольствия от резких вскриков актера. Его тело мечется по сцене. Он физически нездоров, приступы удушья преследуют его. На третьем кризе у меня спазмами схватило живот. Мне стоило больших усилий не загнуться, как Кламанс, прямо в первом ряду. Решила не конкурировать с Евгением. Справилась с собой.
Где-то в одном из прошлых интервью с Жумановым я прочла признание, что ему этот герой очень близок по духу. Камю и вправду поразительно оживляет образ, где можно узнать дюжину своих знакомых и себя в придачу. Риторический вопрос проходит белой нитью сквозь весь монолог, начиная с двух черных голов негров-невольников вплоть до возвещения в конце повести рабства как благодеяния. Восславить свободу или же воздать должное господину, каков бы он ни был? Жан-Батист Кламанс, “судья на покаянии”, склоняется к последнему.
Слова героя звучат пророчески: “Вы сюда еще вернетесь!” - и я прихожу вновь на этот спектакль. И вновь. Вдруг меня осеняет догадка. А столь ли пессимистична история? Ведь происходит полное перерождение человека. Сначала он счастлив тем, что научился жить по законам общества, за это его все ценят и любят. А потом Жан-Батист прозрел, и ему нестерпимо захотелось жить по своим собственным законам и найти компромисс... со своей совестью. Он просто заглянул к себе в душу, его “падение” было “падением в себя”, а значит, “падением в свободу”! Так через потерю прежних идеалов и ценностей человек постепенно обретает свое “я”.