Мы знали доселе, что смертен Человек. Что смертно все Человечество, узнали в XX веке
Судный век Чингиза Айтматова

Десять дней назад ушел Чингиз Айтматов. Ушел туда, как он сам когда-то написал: “откуда лучше виден путь и вечность”. За эти дни “отписались” уже многие. Как всегда в таких случаях, опубликовано море банальности о том, что Айтматов и классик, и принадлежит всему человечеству, и является гордостью всех тюркских народов, и т.п.
Все это так. Чингиз Торекулович был и классиком, и масштабы его писательской личности далеко превосходили те рамки, в которых ему приходилось жить и работать. Несмотря на то, что он был плоть от плоти своего народа, автор “Ранних журавлей” принадлежал, конечно же, не только лишь киргизам и далеко не только тюркоязычным народам. Он был классическим гражданином мира. Во всяком случае, он таковым себя считал, как это ни дико звучит для национал-ортодоксов. А по-другому и быть не могло - иначе Айтматов не был бы самим собой и не стал бы писателем, всемирно признанным.
Сохранившиеся в моем архиве записи от трех (всего лишь трех!) наших с ним встреч теперь будут, наверное, бесценны. Многое из того, о чем мы беседовали с Чингизом Торекуловичем, договорились не публиковать вообще. Но есть места, которые он попросил “не трогать хотя бы до моей смерти”. На что я весело отвечал: “Значит, этого никто не узнает никогда, потому как Айтматов будет вечным”. Он улыбнулся своей знаменитой доброй улыбкой всезнающего пророка и покачал головой...
История о первом “гонораре” писателя стала канонической. Рассказал он ее и мне. В детстве, на высокогорном пастбище, переведя с киргизского языка русскому фельдшеру слова пастухов о причине гибели племенного жеребца, получил Чингиз за это от старейшины аула почетный кусок мяса с косточкой, в знак уважения. “Крепко я тогда задумался, - вспоминал Чингиз Торекулович, - очень крепко - о разных мирах, языках, о том, что же это такое - язык?”
Во время одной из наших встреч я прямо спросил его: вы честолюбивы? Зачем вы участвуете во всех этих “иссык-кульских форумах”, которые стоят огромных для вашей страны денег, приглашаете на них знаменитостей и пр., и пр. Неужели Айтматову мало славы, признания, любви почитателей и внимания просто читателей? Ведь из вас сделали ныне просто киргизский бренд, дабы кто-то зарабатывал на нем политические дивиденды.
Под “кто-то” я, естественно, имел в виду тогдашнее политическое киргизское руководство. “Я долго с ними препирался, - сказал Айтматов, - понимая, что меня просто используют. Но потом решил - все-таки это нужно моей стране. Пусть и в такой форме, но о Киргизии больше узнают, может, больше будут ее понимать. И согласился на эти рекламные форумы. И потом - никто сегодня не может существовать изолированно. А попытки затащить киргизов обратно, навеки в горы, и там оставить навсегда меня пугают, поэтому я все сделаю, чтобы мой народ не остался на обочине истории”.
О каком будущем своей страны или мира думал великий писатель? “Мы знали доселе, что смертен Человек, - говорил Айтматов, - но то, что смертно все Человечество, узнали в XX веке”.
Об этом не принято ни говорить, ни писать, но распад СССР и крушение “социалистической веры” поразили его. Чингиз Айтматов никогда и ни в чем не был идеологическим ортодоксом, но верил в способность социализма трансформироваться, меняться и преобразовывать общество, становиться гуманным и даже быть общечеловеческим мировоззрением добра, гармонии и духовности.
Именно тревогой за то, что этого почему-то не происходит, пронизан его роман “Плаха”. Чувство “общего баланса человеческих тягот” заставило писателя вернуться к легенде о Христе и Понтии Пилате. Видения Авдия и Христа в “Плахе” - это знак, предчувствие глобальной катастрофы. На Земле не остается ни одного живого человека. Свирепый мир людской себя убил в свирепости своей...
Айтматов ушел. Вместе с ним кончился век советской литературы. Что же и кто придет на смену - этого сегодня не знает никто. Подождем до века следующего.