Казахский лес

Андрей Губенко

Пять лет назад на некую казахстанскую турфирму вышли иностранцы, которые попросили организовать для них... фотоохоту на снежного барса. Та, в свою очередь, обратилась в Алматинский заповедник. Наши следопыты со столь необычным предложением столкнулись впервые, но, рассудив, ударили по рукам.
В марте (лучшем для наблюдения месяце) приехал интересующийся англичанин. Экспедиция продолжалась неделю. Загодя были установлены в нескольких точках так называемые скрадки - палатки с окошечками для видеосъемки - чтобы зверь к ним привык. Обычно ирбис обновляет тропу в период от 7 до 20 дней. И чтобы наверняка успеть за неделю, “засады” устроили на пересечениях маршрутов нескольких хищников...
Первый скрадок не давал результатов, и было решено поменять диспозицию: переместились на гребень недалеко от слияния Среднего и Правого Талгара, напротив научной базы заповедника. И сразу же - удача. Чуть, правда, не упущенная. Один из проводников постоянно был с иностранцем, второй же каждый день спускался вниз за свежей провизией. Возвращаясь к товарищам тем утром, он издали увидел барса возле скрадка: тот подошел к нему вплотную, пометил даже и последовал по своим делам далее. Однако “охотников” в палатке не оказалось: они в это время гуляли с другой стороны гребня.
Горю англичанина не было предела: погода резко испортилась, и он, неотрывно вглядываясь через видоискатель в сильный снегопад, отчаянным запоздалым старанием как будто хотел компенсировать оплошность. И тут из густых хлопьев прямо на камеру и вышел давешний барс: начинающийся шторм, вероятно, заставил его вернуться...
Да, люди все больше ценят животных не за презренную пользу - не за мясо, мех или, к примеру, трофейные рога, а за живую красоту. За письмена Бога, зашифрованные в неповторимых рисунках на звериных шкурах (если вспомнить писателя Борхеса). И хотя массовость экоприключенческих практик вообще выхолостила из них пионерский, первооткрывательский дух, это не относится к тем редким, элитарным видам природного перфоманса, когда сама малочисленность зверя не позволяет мероприятию стать “попсовым”.
Тот же снежный барс, например, обитает лишь в горах Центральной Азии, на “крыше мира”, где планета вздыбилась своими высочайшими хребтами. Да и тут его так мало, что он занесен в Красный список МСОП в высшей охранной категории EN C2A - другими словами, браконьеры просят за его шкуру до 60 тысяч долларов.
Так что увидеть в природе загадочного азиатского ирбиса представителю цивилизованного мира почти так же экзотично, как слетать с Байконура в космос. Впрочем, английскому энтузиасту, как видим, это удалось. Попробуем и мы. Хотя, похоже, таких не берут в космонавты

Окончание (начало в №6 от 15 февраля 2008 года)

На вершину мы влезли только под вечер, точнее, в пору, которая уже не обед, но еще не ужин - которую в пионерских лагерях моего детства называли “полдник”. Решили подкрепиться, но пить ничего не осталось, и я не ел.
Места вокруг кажутся перспективными: в высокой траве частенько попадаются примятые “ванны” - лежки маралов, а хорошо просматриваемый утес напротив (через пропасть ущелья, со дна которого мы вскарабкались) выглядит идеальным пастбищем для козерогов. Тимофей несколько раз вскидывает бинокль, но ожидаемая рыжая косуля “оборачивается” то пожелтевшим лопухом, то пятаком голой глины.
Над отдаленным лесом кружит беркут, с ним несколько орлов поменьше. Но и там, сколько мы ни выжидали, никого не заметили.
Между тем пора возвращаться: солнце зашло (пока лишь, правда, за вышеупомянутую гряду рядом). В чем причина, спрашиваю, почему неудача? Может, дело в нас, городских? Может, шумим или передвигаемся неуклюже, так что зверь успевает не только сменить дислокацию, но еще и оставить издевательские вещдоки?
Нет, дает понять Тимофей - дело случая. Везения. Так, всего за пару часов до нашего приезда он видел стадо козерогов прямо с крыльца своего кордона. Завтра встанем до зари, спрячемся у водопоя - и попробуем еще.
Спуск нам стелется относительно пологий, длительный. По гребню через ельник, где мы, уже не удивляясь, находим немного грибов и много неподсохшего еще волчьего дерьма; затем ныряем в осинник на склоне. Через него звериная тропа (а других, как мы поняли, тут и нет) выводит на какой-то Гулливеров луг - гигантские плантации гротескных же трав, в два человеческих роста и стеблями в руку толщиной. Впрочем, это, похоже, и не тропа уже, а целый слаломный олений курорт... Петлять вытоптанными зигзагами, однако, нет времени (быстро темнеет: горы). Сначала мы пробиваемся через этот чапараль по-конкистадорски, прорубая дорогу; затем просто прем напролом по-маральи, периодически низким ревом сигнализируя о себе утраченным в зарослях спутникам.
В общем, Тимофей добросовестно продемонстрировал нам типы всех существующих в окрестностях Талгара ландшафтов.
И вот заключительный пейзаж - самый, пожалуй, экспрессивный. Потому что яблоневые сады, потому что близок кордон и, конечно, вода - тот самый Золотов ключ, с которого начиналась наша тянь-шаньская фотоодиссея... Впрочем, до него еще надо дойти. Да и никакие это на самом деле не сады - дикорастущая чаща, в которой в наступивших сумерках и шею свернуть недолго. Я поскользнулся на чем-то мокром, а Тимофей уже снял с плеча ружье и указывает на обломанные ветви яблони, корябающие погасшее, вечернее небо:
- Его работа. А я думал, ослышался в нашем топоте, - и протянул руку. - Встаньте-ка.
За день я стал экспертом по звериным экскрементам - в особенности медвежьим, которых насмотрелся эдак на полпуда. Но такого еще не видел.
- Яблочное, - догадался я. (Хотя вообще-то прежде полагал, что в экологичных природных условиях желудок у животных должен работать как часы.)
- Обыкновенная вещь при сезонной смене рациона, - вступился за подопечных инспектор. - Маралов, например, жестоко проносит по весне, когда появляется свежая зелень, а босоногого - с не вполне еще зрелых яблок.
Дождавшись фотографа Талгата, мы эту нашу заповедную, барскую охоту завершаем уже в цикадной темноте. Похрустывают под ногами прутья, сквозь вихрастые кроны ныряет сказочный месяц, и лето на излете обдает волнами особенной, темно-аллейной, томно-вечерней прохлады. Остро приятно жить.
- Медведь же боится человека? - слышу среди деревьев свой голос.
- Не сказал бы. Чего ему бояться? - раздается в ответ тихий металлический щелк: егерь снимает оружие с предохранителя.
Но не зверь нас подкарауливал, а поток, который вдруг хлестнул из-за бугра. Тише воды, ниже травы - сказано явно не про реки в горных ущельях. И вот уже, растянувшись плашмя, мы пьем воду в лучах света: это Тимофей включил фары своего потрепанного, но настоящего, рамного джипа. Оставленного как раз на этой, теперь узнаваемой поляне.
Дошли!
Экскурсия, однако, удалась - если мы успели столь соскучиться по цивилизации. По дороге до кордона - лихая пляска прожекторов, на поворотах и кочках выхватывающих сокровенные фрески ночного лесного бытия; аккомпанементом - восторженное пережевывание пережитого. И вода, вода, вода. На каждого горожанина по три литра воды - чтоб раствориться в ней, а еще, наверное, чтоб не проспать к завтрашней кампании...
Пока, наконец, через деревья не замелькает огонек фонаря, подвешенного к балке на крыльце, а поверх шума мотора не донесется самая чарующая на свете музыка - тарахтенье “чабанки”.

Фото Талгата Галимова, Тимофея Панина,
Салторе Сапарбаева,
Павла Михеева

На самом деле, не Нью-Йорк, а Алматы следует называть “Большим Яблоком”. Впрочем, прежнее, ныне упраздненное имя города “Алма-Ата” примерно что-то такое и означало. Не исключено даже - было авангардистской калькой с английского на казахский, предложенной революционно настроенными ономастами на историческом собрании Президиума ЦИК Туркестанской АССР в 1921 году, когда, собственно, Верный и переименовали...
С древности подножия центрально-азиатских гор - от Алтая до Памира - славились среди караванщиков Шелкового пути самыми настоящими лесами из гигантской (до 14 метров высотой) дикой яблони Сиверса, а больше других - “прилавки” Северного Тянь-Шаня. Кстати, названием своим - Malus sieversii - вид обязан русскому немцу Иоанну Сиверсу, ученому-аптекарю и члену Императорской академии наук, который, путешествуя в числе прочих стран по Тарбагатаю (Южному Алтаю), и сообщил коллегам в 1793 году о поразившем его дереве.
Существует даже версия, что среднеазиатский участок с яблоней Сиверса - первичный очаг одомашнивания этой культуры, откуда ее затем и расселили по земному шару. А еще - что в горах Заилийского и Джунгарского Алатау сосредоточены крупнейшие в мире ресурсы дикорастущих яблонь. Как бы там ни было, это одна из самых мощных, красивых и... вкусных дичек. Ее плоды, как никакие другие, близки к садовым формам, достигая порой 100 граммов веса. Впрочем, несметное разнообразие размеров, окраски, вкуса да и цветков - от белоснежных до почти пурпуровых - еще одно характерное свойство вида Malus sieversii.
Известно, что знаменитый алматинский апорт - гибрид, созданный путем прививки черенков южнорусского народного сорта “апорт Александр” на подвой яблони Сиверса. Первые переселенцы в Верный - в основном из Воронежской области - привезли с собой распространенный на родине сорт и, напоив его соками силача-аборигена, сделали из неплохого, но и невыдающегося фрукта великий бренд. Я и сам, несмотря на несенаторский еще возраст, едал яблоки в килограмм весом (и даже угощал ими однокурсниц).
Сейчас, конечно, таковых уже не встретишь. Говорят, кризис: плохая экология, вырубка садов в “прилавках”, вовсю застраивающихся элитными особняками. Короче, эндемик на грани вымирания...
Чушь. Позвольте напомнить, что такого самостоятельного сорта, как алматинский апорт, просто не существует. Каждое его поколение создается заново (как и то - самое первое.) Для чего нужны лишь ресурсы и усердные садоводы, такие, как Редько, Алферовы, Колчевы, Моисеевы, которые и выпестовали когда-то славу садов Алатау. (Не зря другое название алматинского, а прежде верненского апорта - редьковские яблоки.)
Ресурсов - могучих диких яблонь - во фруктовых чащах Заилийского Алатау по-прежнему вдоволь. Пусть и меньше, чем раньше, но хватает. Редько редки.