Отец “Бандитского Петербурга”
Вячеслав Щекунских Полная версия интервью Андрей Баконин в Казахстане известен больше по псевдониму Константинов. Он - автор книг и телесериалов “Бандитский Петербург”, “Агентство “Золотая Пуля””. В России в журналистских кругах известно питерское Агентство журналистских расследований (АЖУР). Директор этого агентства Андрей Баконин был гостем III Евразийского медиа-форума - Расскажите о вашем агентстве. Оно уже стало легендарным, и, наверное, поэтому информации о нем мало.
- О нас достаточно информации, мы ее не скрываем. Другое дело, к нам достаточно редко обращаются, чтобы мы подробно рассказали о своей родословной. Нам в мае исполнится восемь лет. Сейчас у нас работает 60 человек. Это расследовательский отдел, репортерский, аналитический, коммерческий, компьютерный, редакция газеты "Ваш тайный советник", Интернет-газета "Фонтанка. Ру". Сайт входит в число самых динамичных в России, а в Питере мы делим второе место с Росбалтом.
 |
Раньше у нас было немало приключений. Сейчас мы стараемся, чтобы их было меньше - потому что это показатель халтурной работы. Рассказывать об агентстве сложно, поскольку этот ребенок вырастал на глазах. Было много и смешного, и грустного, и плохого, и хорошего. Я думаю, самое главное, что мы живем нескучно, занимаемся любимым делом, и у нас остаются работать те, кому это интересно, кто любит именно эту работу, а не книжную романтику.
- Но эта работа, видимо, очень сильно отличается от того, что мы видели в сериале "Агентство Золотая пуля".
- Конечно. Этот сериал задумывался как что-то ироничное, полуюмористическое. Другое дело, что не совсем продюсер с режиссером поняли это, и поэтому сначала снимали все по-серьезному. Потом только дошло, что это стеб, ирония. Я не очень доволен этим сериалом - его можно было сделать более интересным.
- Вы работаете сами или по заказу?
- Это часто встречающийся вопрос, поэтому мы отвечаем по накатанной. У нас можно заказать расследование, но дело в том, что нельзя заказать результат - мы всегда предупреждаем людей, которые приходят к нам с заказом. А за восемь лет работы у нас было таких случаев 8-9. Как правило, когда к нам приходят, мы говорим: "Вы хотите объективного расследования. Мы вам его объективно и проведем. Если что-то окажется с вами не очень хорошее, то это не наша проблема, а ваша. Поэтому подумайте - может вам надо идти в пиар-агентство". Как правило, клиент скучнеет, мнется и куда-то уходит. Другое дело, что бывает заказная работа от другого средства массовой информации, допустим, от иностранного. Бывает, что они просто не имеют возможностей провести расследование на тему, которая их интересует, поэтому обращаются к нам. В этом нет ничего из раздела национальной безопасности. Тут самое главное - не врать самому себе. Искушение "рубить капусту" по-легкому за не совсем качественно проведенную работу, конечно, возникает. И можно было бы неплохо жить. Но тогда бы ты точно потерял любимую работу - это билет в один конец. Это как нельзя быть чуть-чуть проституткой.
- В России существует такое понятие как журналистская этика?
- Я думаю, оно существует везде. Беда в том, что каждый, к сожалению, вкладывает в это понятие свой собственный смысл. Общепринятого кодекса журналиста, так чтобы его все разделяли в России нет, хотя попытки создания предпринимались. Дьявол всегда кроется в деталях. Нечестные формулировки, или не учитывающие реалии - отталкивают. Можно написать: "Никогда, ни при каких обстоятельствах журналист не должен работать кроме как по собственной инициативе". И тут начинается избирательность - если приехал немецкий коллега, то можно помочь, а "Аль-Джазире" - ни-ни. Мы так просто рехнемся. Поэтому этические вопросы - это вопросы личной совести. А она либо есть, либо - нет. Она не бывает второй свежести и второго сорта.
- То есть решения проблемы нет?
- Я не уверен, что эта проблема нуждается в однозначном, категоричном решении. Я думаю, что это эволюционный процесс, такому как в Швеции, где более-менее едины этические стандарты. Я не думаю, что это можно искусственно навязать. Это что-то вроде цензуры по убеждению. Если бы все согласились, то это имело бы смысл обсуждать. Но если ты точно знаешь, что будет значительный процент средств массовой информации, которые плюнут на этику, значит, они будут тебя обгонять как конкуренты - никто не пишет, а они пишут. Нет сейчас единого журналистского сообщества не то что в России - в Питере. Мы в свое время пытались создать ассоциацию журналистов-расследователей, выработать там основополагающие принципы, в том числе и этические. И тут же началось деление на "чистых" и "нечистых".
- В свое время в Москве пиарщики организовали клуб "Петрович". Идея была такая, что когда люди тусуются вместе, они просто не примут в свое общества нечистого на руку.
- Я помню, на каком-то семинаре задавал такой вопрос - как же так, у вас клубы, хартия об этике. И одновременно с этим вы знакомы с такими людьми, которые допускают грязные пиар-технологии. Это все лукавство. Есть люди, с которыми ты в клубе, а есть те, с кем ты не афишируешь отношения.
- У вас случались расследования, связанные с электоральным процессом?
- Очень много. Мы разоблачали кандидатов. Был один кандидат на должность губернатора Ленинградской области, который писал в автобиографии, что он командир подводной лодки, герой Советского Союза, капитан первого ранга. Оказалось - не первого, а второго, судимый за кражу, никакой не герой. А украл он из общежития телевизор.
Мы практически на всех выборах работаем с точки зрения проверки кандидатов, достоверности сведений, которые они сообщают о себе - какие там бывают чудеса…
На прошлых выборах мы постарались дистанцироваться. Потому что мы понимали, что это очень специфическая история.
- Получается, это был безальтернативны вариант.
- По большому счету - да. И не было большого смысла в расследовании. Матвиенко не так уж виновата, что оказалась в такой ситуации. А, кроме того, что у нас все остальные кандидаты были такие, что хотелось просто перекреститься и заплакать под стакан водки. У нас дошло до того, что ко мне пришла группа демократически настроенных деятелей и журналистов и предложила мне баллотироваться в губернаторы. А все из-за того, что список других кандидатов - это просто зоопарк какой-то был. В результате состязались между собой две женщины. И, мне, как человеку, который отличается неошовинистскими взглядами, все это было любопытно только как шоу.
- У нас мало кто знает реальную картину о сращении политики и криминала. В ваших книгах об этом достаточно много. Вы знаете о реальных фактах?
- Книги - это художественная литература, здесь каждый волен фантазировать. Если хотите, это удобная форма - то, что ты не смог доказать и, соответственно, не мог написать в статье или документальной книге, можешь показать такую фигу в кармане.
- А насколько это может соответствовать реальности?
- В теории возможно все. На деле даже самая хорошая документальная книга не на сто процентов реалистична. Ни один следователь не может знать полную истину в плане мыслей, идей, умысла. Тем боле в журналистике. У нас большое количество ошибок не фактологического характера, а таких, когда не до конца понимаешь побудительные мотивы того или иного героя - в кавычках или без. А ведь ты не залезешь в душу срощенному негодяю-оборотню в погонах.
- Какая ж разница, если человек совершил преступление?
- Дело в том, что у нас на русскоязычном пространстве есть несовпадающие понятия, которые зачастую бывают разными полюсами. Справедливость и законность, правда и истина, свобода и воля, честность и порядочность. Это то, чего часто не понимают иностранцы. Поэтому разница в мотивировке. Человек совершил убийство. Но это может быть убийство по найму, а может быть, это он отомстил за свою изнасилованную каким-нибудь баем дочь. Улавливаете разницу? В России есть такая поговорка - ее нужно помнить тем, кто занимается расследованиями: "Правда - как собака, на кого спустишь - того и кусает". Правда чем хороша - ее никогда не бывает много. И полуправда страшнее, чем ложь. Хорошо, давайте всю правду - почему это произошло. В этом отделении милиции происходит укрывательство преступлений - давайте заклеймим позором начальника… Тогда надо давать и другую правду. У них текучка, люди работают как могут, а премий в главке выбить невозможно, потому что из-за раскрываемости отделение на последнем месте. Приходится ловчить с цифрами - не потому что начальник хочет себе погоны или орден - просто возможность выбить премии… Так что любые вещи проверять надо, и неизвестно, что выйдет в итоге.
- И много "слетало" материалов, "вкусных" для читателя, по такой мотивировке?
- По-разному бывало. И такие человеческие моменты влияли на наше решение. Мы не можем быть беспристрастными. Это не наша манера, не российская. У нас изначально журналистика была очень субъективной, оценочной, пристрастной, эмоциональной - в отличие от многих западных школ. И я не считаю, что это ужасно - просто у нас вот такая манера.
- Морализм - это хорошо?
- Если кто-то имеет на это право, то, наверное, да. Но я не очень много знаю людей, которые с моей точки зрения имеют право на моралите. А в силу этого действует другая поговорка - китайская: "Живущий в стеклянном доме не должен швыряться камнями". Соответственно, если ты швыряешься камнями, не живи в стеклянном доме. Но тогда ты сам должен быть чистым аки олимпийский снег, но это, наверное, удел ангелов. Я и за собой не замечал, чтобы я был абсолютно во всем безупречным. Поэтому я и не тороплюсь судить. Есть, конечно, однозначные ситуации. У нас было расследование, когда мы нашли людей, совершивших пять убийств, в том числе, перерезали горло двухлетнему мальчику. Они могут что угодно говорить о своем тяжелом детстве, но это нелюди. Нам предъявляли претензии по поводу того, что мы их обманули, заманили, сдали в уголовный розыск. Ну и что? А что - мы должны были у них взять интервью и сказать "всего вам доброго, мы будем следить за развитием событий"? Чтобы они еще пять покойников наскирдовали? Я считаю, что это более аморальная позиция. А нас пытались обвинить в грубом нарушении журналистской этики. Мы сначала вежливо отвечали - в том числе и иностранным коллегам. А потом я как-то раз не выдержал и сказал: "Да пошли вы… с такой журналистской этикой"
- У вас в биографии написано, что вы военный переводчик.
- Было дело под Полтавой. Все-таки майор запаса. Пятая парашютно-десантная бригада спецназа Генерального штаба Главного разведывательного управления Южного Йемена с 1984 по 1985. Там и получил лейтенанта. Потом вернулся доучиваться на пятый курс. Потом два года в учебном центре в Краснодаре, и три года в Ливии. Я благодарен этому периоду - он мне дал очень много. Если бы не это, не было многих моих книг. Книга "Журналист" как раз о том периоде, о Ближнем Востоке, о военных переводчиках. Я не очень люблю вспоминать все это, потому что воспоминания в основном печальные и тяжелые. Наша бригада в Йемене практически полностью погибла. И вообще масса была неприятных эмоций. Когда на протяжении многих месяцев ты понимаешь, что тебя могут убить, причем так, что и сделать ничего не можешь. Я помню, как младший советник как-то вздохнул: "Нам бы хоть ручной пулемет…" На что старший советник ответил, что это ничего не решает - если только помирать веселее… Меня как-то спрашивали, что было самое страшное. Как ни странно, в Йемене самым страшным оказалась книга "День гнева" про медведей-оборотней. Я часто оставался один в казарме в Адене - никого, ветер воет, мерещатся шаги. Дошло до того, что достал автомат из шкафа, включил музыку. А сил оторваться от книги не было. Я думаю, что страшнее шагов медведей-оборотней за дверью, которые мне чудились тогда, ничего не было. Потому что другие ситуации настолько быстротечны, что испугаться просто не успеваешь. А после бояться нет особого смысла. Война в жизни и война в кино - совершенно разные вещи. Самое страшное, это когда ждешь, а не когда стрельба возникает. Я один раз был помощником дежурного по гарнизону. А у меня была лихорадка - а это бред, галлюцинации. И дежурный меня отпустил. Только прилег, приходит сожитель, переводчик из Азербайджана, пьяный в три дуги… Задремал, слышу - стрельба, и вроде попали по дому. "Назик, вроде стреляют", - говорю. "Нет, это внизу мебель двигают" - ответил товарищ. А потом нам так попало, что мы тревогу не подняли.
Или, скажем, во время одного десантирования у меня перекрутились стропы. Мгновенно проносится в голове, что в особых случаях нужно резать стропы. "Какой на фиг резать!" - и быстро раскручиваешься против закрутки. А потом летишь и хохочешь, потому что все обошлось.
Весь ужас потом наступает. На меня страх накатил, когда я вернулся из Йемена - очень долго не мог заснуть.
В Ливии, конечно, было поспокойнее. Но однажды мы в Бенгази 45 суток ждали израильской авиации - они должны были бомбить нашу базу. Они так и не бомбили. Но это время бес последствий не проходит. Представьте себе, идет по двору маленький русский ребенок и теребит папу за пиджак: "Пап, а когда эти евреи прилетят нас бомбить?"
- Можно сказать, что образ Обнорского вы списали с себя?
- Он похож на меня - процентов на 75. И мне очень трудно определить, где проходит эта граница. Есть вещи, которые мне в нем нравятся и ест те, что не нравятся. Когда его играл Домогаров, мне кажется, он перенял что-то у меня. Также и с Антибиотиком, Борисовым у нас забавные отношения. На озвучании роли он в присутствии многих людей стал передо мной на колени - я даже ошалел. Когда я бросился его поднимать, он сказал: "Ты не понимаешь, что для меня сделал". Он имел в виду, что это звездная роль. Его даже таксисты называют "Виктором Палычем", а братва угощает в ресторанах с "уважухой". Это очень хороший артист, но, к сожалению, такая известность к нему пришла поздно. Он, кстати, примерный христианин, староста церкви.
- Что касается Обнорского - у вас тоже были ранения?
- Были - в ногу, в руку, в голову, две контузии. Лихорадка папатачи, амебная дизентерия, пустынная лихорадка - полный набор. Я не очень люблю вспоминать это. Ранение у меня спровоцировало приступы головной боли. Каждый год меня месяц колбасит, становлюсь абсолютно неработоспособным - боль, от которой лезешь на стенку. Потом год не болит. Это есть и у Обнорского. Так что все это личные ощущения. Меня также заштопывал без наркоза офицер в Йемене. Это в молодости все заживает как на собаке, все кажется ерундой. А теперь я лучше любого барометра расскажу про погоду. В Йемене мы все заработали авитаминоз, потому что там овощи-фрукты мертвые, витамины выжигаются солнцем или что-то еще. Поняли, что что-то происходит только, когда десны начали кровоточить, хотя ели фрукты. Жили на консервах, водке. А все это не проходит даром. И никто не виноват. Другое дело, что я считаю, что расплатился с государством - в том числе и за образование. Некоторые заплатили дороже, к сожалению. Поэтому когда мне начинают говорить про гражданскую позицию, я говорю, что в официальном смысле ничего никому не должен. Теперь я только должен своим близким людям и по тому своему долгу, который считаю важным, нужным, справедливым.
- Наверное, сейчас уже стало модным журналисту тащиться на войну. С позиции человека, который побывал на войне…
- Никогда не было у меня такого желания. Был даже конфликт в "Комсомольской правде". Там была практика - две недели поездка в Чечню, конвейер. А я был единственным собкором по Питеру и Северо-Западу. Я сказал, что не поеду. Считайте, что боюсь. Нет смысла приезжать на две недели - отметиться. Я не успею там освоиться, сделать нормальную журналистскую работу. А просто так - по принципу "был, получил жетон" я не желаю. Позже звонит мой друг швед Малкольм Дикселиус, который играл самого себя в "Бандитском Петербурге". Он попросил его сопровождать в Чечне. Это ж совсем другая история - как я могу друга бросить? И кто-то может "стукнуть", что я вроде бы поехал за "длинным рублем". Слава богу, Малькольму отменили поездку. Я в Чечне не был и совершенно об этом не жалею. Есть военные журналисты - это их удел, судьба. А эти разговоры двадцатипятилетних журналисток типа "О чем ты мне можешь сказать мальчик, я была на войне", хотя она была две недели. Ну была и была.
- Многие против особого статуса журналистов. Они должны быть над битвой?
- Так должно быть. Другое дело, что журналисты как правило сами виноваты в своих бедах и несчастьях, которые с ними случались, в том числе и на войне. Они сами грубейшим образом нарушают все мыслимые и немыслимые правила безопасности. А этот особый статус все равно есть. Я не знаю "горячих точек", где была бы такая направленная охота за журналистами, отстрел. В Чечне брали заложников, но не для того, чтобы прекратить их журналистскую деятельность, а потому что можно получить за них деньги. А мне никогда не хотелось попробовать себя в роли военного журналиста. Я вообще убежден, что все войны одинаковы - с эмоциональной точки зрения. И героев на войне почти не бывает. Героизм - это либо чья-то глупость, либо чья-то подлость, из-за которых кто-то становится героем. А негорьких ситуаций очень мало. Особенно в наш век специфических конфликтов. Мне могут сказать, что я не имею морального права - я там не был.
- А другая война?
- Там я был офицером, это совсем другая история. Одно дело - ты непосредственно вовлечен в какие-то события, и совсем другое - когда ты журналист. Это разный взгляд. У меня, наверное, с того времени осталось предвзятое отношение ко всему этому, в том числе и к журналистам, которые пишут о войне. О нас, Йемене, ведь тоже писали, правда мало.
|
