МАКЕ, или Второе
пришествие имени Владимир Литвинов “Аллах, я так прошу тебя, помоги мне. Я так хочу, чтобы через меня узнали мой великий и неизвестный народ”.
“Ты видишь, на какие я иду лишения, чтобы прославить свой народ, о котором почти никто не знает”.
Эти строки Марина Шарипова (Маке) записала в дневник незадолго до смерти, они посвящены ее первой родине - Казахстану “Дар Божий!”
Примечательно то, что Марина Шарипова не блистала знаниями в школе и не мечтала стать художницей. Даже в выпускном классе московской школы у нее еще не было пристрастий ни к одной профессии.
И вдруг весной она начала рисовать, чего не делала раньше никогда. Творческое затворничество могло продолжаться до 12 часов кряду. Ее звали обедать, отправляли гулять, она как будто не слышала, и только акварели доверяла то, что творилось в душе. Было ли это предчувствие любви или что-то иное?
Марина сама искала ответы на сложные вопросы об истоках творчества. Пятнадцать лет спустя она так сформулирует их в своем дневнике.
“ 7.11.92. ...Талант - это от Бога, и надо помнить, что многое в человеческом мозгу рождается непроизвольно. Многие интересные мысли приходят неожиданно, во сне. Мы часто говорим: “меня осенило”, не подозревая, что все наши мысли подвластны только Господу и он просто избрал того или иного человека и дал ему свои мысли”.
 |
Острый вопрос выбора профессии в то время неожиданно отпал сам собой.
На семейном совете встал вопрос, где учиться живописи.
Необходимо заметить, что Марина воспитывалась в двух семьях.
После того как родители создали новые семьи и папа, Эрнст Исагалиевич Шарипов, президент российских и зарубежных компаний, много работал за границей, Марина жила в семье мамы, Людмилы Семеновны.
Второй семьей Марины был дом дедушки Исагали Шарипова, долгое время работавшего полпредом Казахстана в Москве, а затем занимавшего высший государственный пост председателя президиума Верховного совета Казахской ССР, и бабушки Макпузы. Ее сокращенным именем - Маке - потом Марина подписывала свои картины.
Все родные Марины принимали самое живое участие в ее судьбе.
Решили, что поступать она будет в Полиграфический институт на факультет оформления, но сначала нужно было посоветоваться с мастерами живописи, показать акварель.
Первым смотрел рисунки Марины яркий представитель школы социалистического реализма, который безапелляционно отрезал: “Все это абсолютно несерьезно”.
Расстроенные, ко второму все же поехали, поскольку уже договорились о встрече. О нем знали лишь, что у него фамилия Леон, и только потом выяснилось, что это очень известный художник.
Он посмотрел и сказал:
- А что вы, собственно, хотите?
- Поступать в Полиграфический, на факультет оформления.
- Хотите-то-хотите. Но знаете, какой там конкурс? 25 человек на место! Сейчас я вам покажу, каких учеников я готовлю к поступлению. Один поступает уже 8 лет подряд, этот шесть... И вы хотите, чтобы я подготовил за несколько месяцев к поступлению вашу девочку? А это еще и шрифт, и композиция, и теория... У меня сегодня будут ученики, вот ты, Марина, оставайся, и мы будем рисовать натуру.
Возвращается Марина со своим рисунком обнаженной натуры. “Без слез не взглянешь, без смеха не отойдешь. Это какой-то ужас, - вспоминает мама. - Ну, значит, ничего не получается. Надо что-то думать, чем теперь ей в жизни заниматься. Вдруг звонок:
- Это говорит Леон.
- Я уже поняла...
- Нет. Вы ничего не поняли. Я могу только одно сказать: это явление! Дар Божий! Но говорить об этом рано, потому что многие не могут распорядиться этим даром. А в столь короткое время мы не успеем дать азы, чтобы раскрыть дар. Но я попробую.
Марина рисовала как одержимая, забросила подготовку к выпускным экзаменам в школе. И тогда родители пошли на нелегкий для себя шаг, освободили по здоровью Марину от занятий в школе и отправили в Алма-Ату, на свежий горный воздух, продолжить рисование и подготовку к поступлению в институт.
Вернулась Марина в Москву с аттестатом алма-атинской школы, кипой рисунков и направлением в вуз от Казахстана. Направление давало дополнительный шанс, но поскольку с направлением были ребята еще из 14 республик, золотые и серебряные медалисты и “талантливые” дети художников, в итоге все решал конкурс творческих работ.
Марина поступила.
 | Коррида |
Алексей Аджубей, зять Хрущева, работал в журнале “Советский Союз” с мамой Марины и он рассказал ей забавный случай:
- Люся, представляешь, вчера на дне рождения был с академиком, ректором Полиграфического института, и он с восторгом рассказывал о том, какая талантливая приехала девочка из Казахстана: представляете, говорит, мать русская, отец казах, никогда не рисовала, по композиции получила пять, сделала иллюстрации к “Бесам” по Достоевскому. Плохо у нее пошла только живопись - “3”. Ну это субъективная оценка. Но, самое любопытное, сейчас она в десятке лучших, получает специальную стипендию. Вот как бывает в жизни. Мы чему-то учим своих детей, ищем в них талант, а талант отдыхает.
Люсенька, я тебя поздравляю, - заключил Аджубей. - Это так неожиданно и тем более так трогательно было услышать.
Дипломная работа Марины воплотилась в оформлении книги “Пабло Неруда”. О любви и муже
Марина Шарипова рано, в 19 лет, вышла замуж за сына очень известного графика Владимира Носкова. Старший Носков постоянно неосмотрительно подчеркивал: “В нашей семье Маринка - самая талантливая”. Это задевало самолюбие сына, Володи Носкова, тоже молодого художника, с очень ранимой, подвижной психикой. Отголоски проблемы Моцарта и Сальери жили в семье молодых художников.
Творческое соперничество с мужем омрачало светлую любовь Марины. Темные и светлые краски их семейной жизни перемешались, как по ее любимому писателю Ф.М.Достоевскому: добро и зло уживались в семье, как в одном человеке. В ее будущих картинах, написанных в Америке в состоянии трагического одиночества, любовь и семья, творчество и несвобода сублимировались в серию картин “Лики любви”, где Добро и Красота опасно соседствуют с Темными Силами, вырываются, произрастают из них - наперекор им. Потом в далекой Америке Марина будет рваться назад к мужу, доверяя дневнику свои чувства и желания.
“29.10.93. Устала от живописи и от Америки. Так и хочется все бросить и вернуться к Володе. Здесь у меня - только гонки, и не знаю, надо ли это кому-нибудь? У меня такое впечатление, что я просто бегу по кругу, из которого нет выхода...”
После учебы Марина быстро вошла в среду московской интеллигенции, легкая в общении, начитанная и мыслящая, открытая и искренняя. Это помогало находить заказы и для мужа. Семья не испытывала недостатка. Руководил бизнесом Володя, он заключал договоры и исполнял, прорисовывал заказ. А заказы находила Марина, подпитывала идеями мужа, вдохновляла, но в живописи была ограничена “директором семейной фирмы”.
Кончилось трагедией, они развелись. Марина сильно любила мужа и находилась в подавленном состоянии. На семейном совете решено было ее отправить в США, исходя из английской мудрости - “путешествия лечат”. Поначалу так и казалось, что началось выздоровление, о чем с облегчением Марина записывает в дневнике, но эта болезнь - любовь - оказалась неизлечимой.
“29.06.92. Я поняла одно, что себя никогда не любила, любила только тебя и жила только ради тебя, загоняя свой талант внутрь себя, и вот произошел всплеск. Мне все говорили, что я - талант, но я не верила. Но теперь я знаю, что это так. Поэтому ты и боялся, что я уйду, и не давал мне работать. Признайся в этом хотя бы самому себе. Мне постоянно было страшно, что я умру и ничего не оставлю после себя в этом мире, а я рождена только для творчества, я не создана для семьи. И ты мне не помог в этом, и я угасала, убивая тем самым себя и тебя. Я всю жизнь мечтала работать для тебя и жить тобой, но творчество взяло верх.
Я уезжаю, не хочу возвращаться...
Я тебе предлагаю свою руку, но для этого я должна хоть чуть-чуть покорить Америку”. Неамериканская
мечта
В Штатах Марина постоянно продлевает визу. Живет у знакомых ее родителей. В письме домой пишет, что ей уже “тесно в этой семье” и она хочет снять квартиру.
Из дневника:
“15.09.92. (Прибытие в Штаты, Нью-Хэвен). Я не перестаю удивляться: куда бы я ни приехала, мне всегда кажется, что я у себя дома. Это так странно. Еще раз осознала, что все в руках твоих, Аллах!”.
Марина снимает квартиру в негритянском районе и начинает работать.
С этого момента в мастерской начинает незримо витать лик смерти. Опасность затаилась и росла, чем больше Марина работала. Пока она ни о чем не подозревает, полна оптимизма и творческих планов.
“27.09.92. Была в Нью-Йорке на выставке Матисса. Выставка прекрасна, помогла во многом разобраться. Матисс тоже работал периодами. Нашел себя в 36 лет.
Надо начинать работать черным цветом - это тоже цвет, а не “грязь”.
На выставке авангарда было скучно и безлико. Все-таки стадность - это дикая вещь, и в нашем искусстве это стало традицией”.
Однажды, когда Марина обедала в ресторане со своим московским знакомым, ее визави заметил за столиком людей из знаменитой галереи Кастелли и предложил познакомиться с ними. Поинтересовался, можно ли представить художницу из России. Надменные старушки сказали, что сыты по горло художниками из России. Оттуда катился вал эмиграции. Тогда он предложил хотя бы посмотреть слайды, которые Марина всегда носила с собой.
Недели через три позвонили из галереи и сообщили, что готовы подъехать посмотреть работы. Когда увидели оригиналы, тут же отобрали полдюжины и заплатили по 2 тысячи долларов за каждую картину. Это была победа! Потом был заключен контракт на год.
 | Из серии Добро и Зло |
Она звонила домой, в Москву, где по швам трещала экономика, нищали массы людей, и с другого края земли рассказывала, что решила все материальные проблемы. Шутила: “У нас еще будет свой вертолет”.
Из дневника:
“8.12.92. Так хочу поступить в Йельский университет и учиться. Но это будет просто чудо, если произойдет”.
Оказавшись за океаном свободной от неразрешимых семейных проблем, Марина испытывала постоянное желание работать, ее, проще говоря, прорвало.
“20.09.92. Хорошо, что начала бегать, очень этому рада. Закончила 2-ю работу. Лошади получились, по-моему, неплохо. Со страхом приступаю к 3-й. Она у меня сразу не пошла, не могу на нее смотреть. Думаю, я еще не взяла должного темпа. Надо вставать в 7, бегать, затем в 8 начинать работать. Ложиться в 23-00”.
Творческий марафон продлится больше года. Иногда Марина звонит домой, в Москву, рассказывает, что работа пошла, жалко время тратить на приготовление пищи и хождение в магазин. Местные негры приносят ей еду, подкармливают, меж собой называют “наш Гоген”.
“19. 10. 92. За 32 два дня 17 работ. 2 дня на одну работу - это не так плохо”.
Марина отказала себе в удовольствии общаться с “русской эмиграцией третьей волны”, где ей были рады, отдавая должное таланту. Она переехала из Нью-Йорка в Сиракузы. Арендовала дом в загородном лесу, друг привозил продукты. Аскетическая жизнь. Только работа, поиск себя, глубокие размышления об искусстве и своем месте в нем.
“7.11.92. Я уже давно осознала, что художнику для его продвижения в искусстве необходима собственная концепция, которой он следует. Она должна быть достаточно гибкой, чтобы не мешать и не загонять в рамки, т.е. чтобы не стать непроизвольно рабом своих литературных мыслей. Движение в искусстве очень стремительно, оно соответствует прогрессу, и мы довольно часто оглядываемся назад, переосмысливая прошлый опыт. Но так как наше сознание меняется с нашим бытием, то и осмысление очень деформируется, и мы воспринимаем одно и то же явление зачастую по-разному. Изоискусство ближе всего к человеку. Оно очень эмоционально и быстро доходит до сознания, и требуется всего лишь несколько секунд, чтобы человек получил импульс”.
Творческие метания, сомнения, свойственные каждой творческой натуре, усиливались дискомфортом одиночества, порождали неуверенность в себе.
“13.10. 92. Уничтожила работу, ту, что не идет. Уже две уничтожила. Так жалко краски, но что делать. Надеюсь на вдохновение. Спасибо тебе, Аллах, Вы услышали меня. Работа пошла. Настроение улучшилось”.
“7.12.92. Очень много работала и вроде бы нарисовала интересную картину. Работала и плакала”.
Психологический пресс давит все сильнее. Здоровье уже подорвано. В какие-то моменты ей даже кажется, что родным нет дела до ее проблем, они заняты своей жизнью. Часто она разговаривает с ними неотправленными строками, сокровенным с дневником.
“20.10.92. Все утро проплакала от неизвестности. Очень тяжело, надежда только на чудо.
Помните, как я мечтала об изменении в жизни?
Этот поворот жизни произошел, но я так к нему не подготовлена, и это для меня так неожиданно. Но все- таки я собой довольна. Что зависело от меня, я сделала.
Я всегда жила в придуманном мире. В детстве придумывала себе разные языки, на которых говорила, даже пела песни. Позже сочиняла музыку и играла на пианино, хотя и не знала нот. Это было лет до 6-7. Затем выдумывала танцы и уже жила в них. Когда уходили родители, всегда танцевала. Может быть, и сейчас те же грезы и так же себе внушила, что могу писать, как раньше танцевать, играть на рояле, говорить или петь на разных языках? И если это так, то это называется: от маленьких фантазий до огромного банкротства”.
На другом конце земли родные молились за Марину, звонили, писали.
“17.11.92. Темные силы нашептывают мне, что это ерунда. Но я знаю - это смерть. Я молю тебя, Аллах, чтобы работа у меня не сорвалась. Спасибо Вам, Маке и Ата”.
А однажды Марина получила бандероль от писателя Сергея Владимировича Михалкова, автора гимнов СССР и России, отца известных российских режиссеров. В Москве она оформляла его книги, Сергей Михалков с нежностью относился к Марине. Помнил о ней и вот послал свой трехтомник. Это был приятный сюрприз, который на какое- то время поднял настроение, а потом опять спад.
“24.02.93. Жизнь начинает бить меня, и ее удары непомерно тяжелы. Я одна в этой стране, без помощи и моральной поддержки”.
В октябре 1993 года она увидела по СNN, как в Москве расстреливали Белый дом. Зрелище поразило ее безобразием и безнравственностью. Она звонила домой. Бросила все работы по контракту и начала писать, выплескивая на полотно свои эмоции.
“28.10.93. Могу уже своими картинами заполнить музей. Аллах, где выход? Не имею передышки, только работа”.
За год изнурительной работы в Америке Марина пережила три творческих периода, написала около ста полотен, но силы странным образом покидали ее. Растерянность и страх поселились в душе.
“9.11.93. Сейчас у меня работа не идет, голова пуста. В первый раз я боюсь смерти, так как у меня есть цель, и если я не достигну ее хоть на малую толику, то все глупо и вся моя жизнь прошла впустую. Аллах, у меня столько мыслей и планов, что не хватит жизни их реализовать. Мне надо спешить, и я молю Вас - не отворачивайтесь от меня, я так слаба, одинока и несчастна... (У меня есть только одно - это вера. Молю Вас, услышьте и поддержите)”.
Марине 33 года. Свое обращение к Богу Марина переносит на полотна. В иконописном образе на всю картину под названием “Лик” - распятие Христа на первом плане - выписано как беззащитная, тонкая стилизация “Девочки на шаре” Пабло Пикассо. Она ищет ответ, ищет спасение в вере.
“11.11.93. Мне кажется, что Вы просто хотите моей смерти. Я измучена, я прошу помочь. Нет, не прошу - на все только Ваша, Ваша воля”.
Последние записи Марина делает каждый день, в них уже сквозят отчаяние и обреченность, покорность судьбе. Родные, чувствуя недоговоренность Марины, перезваниваются, пытаются выяснить ситуацию. Отец предлагает Марине ехать с мамой пожить в Англию. Решение принято, но поздно. Марина уже сломлена.
“12.11.93 (последняя запись). На все Ваша воля. Я даже сегодня не могла молиться и говорить с Вами. Не знаю, что делать и как быть. Я устала. Вы видите, сколько я работаю, я просто разваливаюсь. Все - напрасно. Я говорю спасибо, когда мне хорошо, а когда мне плохо, то почему Вы не слышите меня? Почему все так плохо? Сколько я могу? Я умираю, и это правда”.
Обессилев за мольбертом, Марина заснула, чтобы не проснуться никогда.
Полиция билась в догадках. Типичных для их работы признаков смерти не было обнаружено. Ни насилия, ни наркотиков, ни самоубийства, ни отравления пищей или алкоголем. Только через полгода, проведя множество экспертиз, родителям выдали свидетельство о смерти, в котором говорилось, что Шарипова Марина отравилась парами метанола, которые содержались в американских красках. Она работала ежедневно по 14 часов, накапливая в организме яд. Чем больше работала, тем быстрее приближала свой последний час. Ее похоронили в Москве, рядом с Ата и Маке.
В нынешнем году - 10 лет как ушла Марина. Спал ажиотаж прессы вокруг имени художницы. Затихла суета коммерсантов от искусства.
Родители, оправившись от горя, нарушили “обет молчания” и наконец-то решились явить миру картины во всем великолепии. Они следуют духовному завещанию дочери, представляться картины будут от имени казахской художницы.
“11.09.92. Аллах, помоги мне оправдать надежды всех. Сделай так, чтобы Володя оказался прав и я стала первой казахской художницей, которая вошла в историю”.
Все картины Маке хранятся у родителей в Москве. Есть прекрасный повод для организации потрясающей выставки - символа сближения двух народов. Возвращение миру имени и полотен талантливой казахской художницы совпало с Годом Казахстана в России.
Мечте Маке суждено осуществиться. Москва |
