Культура

Галия Бекмуратова
Пророки Евразии: Пушкин и Абай

День за днем работая в офисах и углубляясь в будни, мы забываем о духовной стороне жизни, о великих именах, их наследии нашему и будущему поколениям. Порассуждаем о нетленной и актуальной во все времена теме творчества и жизни двух великих мастеров - Пушкина и Абая

Великие имена - Пушкин и Абай - во времени и пространстве стоящие на значительном расстоянии, сближает родство народов, объединенных общей исторической судьбой. Поэтические гении, которые опирались в своем творчестве на национальную культуру, жизнь народного духа, являют свои живые лики, они говорят на языке, понятном нашему современнику, обращаются к проблемам, удивительно актуальным. Итак, Пушкин и Казахстан...

Казахский народный акын Пушкин
Известно, что Пушкин был в Казахстане три дня, с высочайшего разрешения царя Николая I поэт отправился в оренбургские и уральские степи для сбора материалов к “Истории Пугачева” и “Капитанской дочке”. Комментировать значимость трех дней пребывания в уездном городе Уральске можно, конечно, как угодно, но есть высказывание куда более неожиданное, озадачивающее. Сабит Муканов, классик казахской литературы, назвал Пушкина “казахским народным поэтом”.
Любые отрывочные сведения могут показаться своеволием толкователей. Убеждает лишь системный подход. Этим отличается исследование Нурболата Джуанышбекова “Пушкин и Казахстан”. Поразительно, роман в стихах “Евгений Онегин” стал достоянием акынов, получил широкое распространение в фольклорных вариантах. В казахской степи появились многочисленные версии поэмы, с разным сюжетом, с разной концовкой, но объединенные пушкинским гуманизмом.
Автор приводит высказывание Е. Исмаилова из книги “Акыны”, где, анализируя три переложения акыном пушкинской поэмы, он приходит к вполне правомерному выводу: “Эта лирическая поэма является ярким доказательством того, что казахская любовная поэзия со времен Абая начинает менять ориентировку: после восточных любовных поэм идет Пушкин, а с ним и за ним русская классическая литература”. Во многих народных сказаниях про “Татиш”, как любовно называли в народе Татьяну Ларину, создавался образ самого Пушкина, как вдохновенного национального поэта русского народа. Можно сказать, что в данном случае проявились издревле присущие кочевникам черты: пытливость, стремление к знаниям, легкое усвоение другой культуры, в которой был заложен наработанный, накопленный опыт, но опыт не чужеродный, а воспринятый сердцем, выстраданный, сокровенный.
В черновиках знаменитого стихотворения “Я памятник воздвиг себе нерукотворный” Пушкиным при перечислении народов, язык которых назовет в будущем его имя, был упомянут и “киргизец”. Кого он имел в виду? Понятно, что подразумевался казах. Поэт, очевидно, знал о самоназвании народа “казак”, но это понятие в ту пору прочно закрепилось за сословием, селившимся в приграничных землях, зато степняков упорно называли “киргизами” или в лучшем случае “киргиз-кайсаками”, как об этом упоминается Гриневым в “Капитанской дочке”.
Казахское слово в переводе означало “вольный”, “свободный”. Оно подходило применительно к удальцам, но мудрый Пушкин внес в черновой вариант стихотворной строки изменение, ибо “киргизец” было неточным понятием, ошибкой, а для нас важнее, что первым движением вдохновенной мысли поэта было упоминание степняков, к которым он испытывал очевидную симпатию, то есть чувство, названное в последующем евразийцами как комплиментарность.
Об уважительном отношении к степнякам свидетельствует и карандашная запись фразы, точнее, ее транскрипция, когда входящий переступает порог юрты и первым делом интересуется: “Кто глава очага?”.
В путевых заметках Пушкина, побывавшего в уральских степях, есть и краткая запись сюжета древнего казахского романтического эпоса о любви “Козы Корпеш и Баян слу”.
Огромную роль в том, что Пушкин не просто ступил однажды в просторы казахской степи, но шагнул в народное сознание, принадлежит, понятно, великому Абаю. В двадцать пятом слове книги “Назиданий” он говорит: “Нужно учиться русской грамоте. Духовные богатства, знания, искусство и другие несметные тайны хранит в себе русский язык...”

Язык Евразии
Слово Пушкина пришло к Абаю реформированным самым удивительным образом. Эта тема еще ждет своих пытливых исследователей, важно лишь заострить внимание на том, что побуждало к реформам, что лежало в основе этого мучительного процесса: “современный русский язык по своей структуре мало чем отличается от языка Пушкина”.
Язык Пушкина послужил объединяющим началом для разных народов, населяющих самый великий на земле материк, послужил призывом к свободе, к уважению человеческого достоинства, а значит, всего национального богатства, ибо язык этот, перешагнув уральский хребет и реку Жаик, перестал быть привилегией одной нации, а стал достоянием всей Евразии.

Глагол,
обжигающий сердца
“Честная промышленность”, как называл Пушкин литературный труд, будучи первым на наших просторах профессиональным литератором, хотя и принесла ему признание соотечественников, как и предсказывала петербургская ворожея, однако мечтам о материальной независимости не суждено было сбыться. Для печатания “Истории Пугачевского бунта”, по сбору материалов к которой заезжал в Уральск, в киргиз-кайсацкие степи, взял взаймы у царя Николая I двадцать тысяч рублей, однако тираж в три тысячи экземпляров раскуплен был едва наполовину. Мечтал о годовом доходе в шестьдесят тысяч, а долгов к моменту дуэли с Дантесом было сто двадцать тысяч. Благо, царь все долги простил после кончины и детям помог, обеспечив их будущее.
У Абая с выпуском книг и вовсе проблема оказалось нерешенной. Первая книга его была напечатана в Санкт-Петербурге лишь спустя пять лет после его кончины. Так что издательские дела великих при их жизни были в чем-то сродни с нынешним бедственным положением книжной культуры в республике.
Вместе с тем книжные магазины полны книг, просто полки ломятся. Прекрасные издания, роскошная полиграфия, но все это продукция России. Просто издательское дело там сумело наилучшим образом использовать предоставленные им немалые льготы, встало на ноги, окрепло рекламой, а мы оказались отброшены, отстали, как в свое время степняки от цивилизованного Запада. Надо же что-то предпринимать.
Томимые духовной жаждой Пушкин и Абай стояли у истоков идей, которые, говоря современным языком, принято называть евразийскими. Дар провидения, особое глубинное зрение поэтов позволили увидеть духовное родство народов, самобытность их культур. Невежество сеет раздоры, высокомерие и чванство, стремление занять высокие позиции отнюдь не свидетельствуют о полете мыслей. Единящая духовность смыкает ветви тенистой кроной. Вот только удастся ли докричаться, “влачась” бескрайними просторами степей и выжженных пустынь?
Они были пророками Евразии - Пушкин и Абай, сознавая свой жертвенный удел, сознавая тяжкую миссию и подвижнический долг: глаголом жечь сердца людей.