Вилен Визильтер:
МОЕ ОТНОШЕНИЕ К ПРОФЕССИИ
НЕ ИЗМЕНИЛОСЬ
 Современники Вилена Визильтера вспоминают его работу на Казахском телевидении с почтением, говорят о нем как о корифее и наставнике, воспитавшем плеяду самобытных казахстанских телевизионщиков, хотя сам он был тогда совсем молодым человеком. Его воспоминания казахстанского периода, помимо воссоздания истории телевидения, имеют прикладное значение, как школа журналистского мастерства, нравственного отношения к профессии
- Вам будет приятно, ваше имя до сих пор на слуху у алматинских телевизионщиков.
- Это был феерический период в моей жизни. Благодаря одной личности.
Кунаев создал какую-то удивительную атмосферу в творческой среде. Я не знаю, как в остальном, но с уверенностью могу сказать за всю творческую братию. Достаточно вспомнить встречу Кунаева с молодыми архитекторами, мы снимали ее для телевидения. А он пригласил на работу молодые таланты из Москвы, Питера, Свердловска... и дал полную свободу.
Дискутировался один из очередных шедевров Алма-Аты. В запале архитектор выкрикнул Кунаеву: “Но вы же ни черта в этом не понимаете!” И Кунаев стал извиняющимся тоном оправдываться: “Ну вам, конечно, виднее, но мне кажется...” - “Пусть вам не кажется”. Только высоко образованный человек мог такое позволять творцам, которых любил. Он был самым образованным членом Политбюро ЦК КПСС, поистине ученым-интеллигентом. Представить невозможно, чтобы даже именитый архитектор мог сказать, допустим, тому же Суслову: “Дорогой товарищ, вы в этом ничего не понимаете”.
Я приехал в большую деревню, а за 5 лет Алма-Ата стала городом с красивой, а где-то - модернистской архитектурой. Дворец Ленина на проспекте Абая по тем временам был самым модернистским сооружением в Союзе.
1967-1977 годы были удивительным романтическим всплеском и в казахском телевидении, когда заговорили о казахской школе телевидения. Меня, собственно, пригласил на Казахское телевидение Николай Васильевич Чирков, который возглавлял тогда творческое объединение “Ровесники” молодежной редакции.
В то время у меня не сложились отношения на Центральном телевидении, я работал на четвертом канале, в литдраме, и мне ребята из Алма-Аты прислали письмо, что, мол, у тебя проблемы, приезжай в Алма-Ату, больших денег и жилья не обещаем, а работы - по самую крышу.
Все это совпало с культурной политикой Динмухамеда Ахмедовича Кунаева. Он приглашал творческую, интересную молодежь с большим потенциалом, и я как раз попал в эту волну. Тогда на телевидении сложилась крепкая команда. Москвичей представлял я, питерцев - Юрий Иванович Девяткин, Сергей Александрович Подгорбунский.
Местные ребята были очень перспективные. Тогда мы познакомились с Гадильбеком Шалахметовым, молодым еще студентом, с которым потом вместе работали.
Вообще, это был период какого-то невероятного романтического подъема, работали круглые сутки. После такой работы я попал в больницу, а нужно было лететь в командировку на Мангышлак. Шалахметов приезжает в больницу на газике, я связываю простыни и в пижаме спускаюсь на них с четвертого этажа, мне вручают камандировку, камеру, потому что я еще, помимо режиссуры, работал как журналист-оператор и все, сажусь на АН-24 и 12 часов лечу на Мангышлак
- А какие темы тогда предлагали телезрителям?
- Самые разные.
- Нынешнему молодому телезрителю, которому на всех каналах дают однотипную сетку вещания: несколько фильмов, сериалы, музыкальные и развлекательные шоу, азартные игры, а в последнее время игры, культивирующие хищнические инстинкты, эгоцентризм и предательство, я их называю “игры подлости”, наверное, любопытно, что вы предлагали своим молодым телезрителям.
- Нужно знать этот период истории, чтобы понять, что интересовало молодежь, это был период мощного молодежного движения под названием “Студенческие строительные отряды”. Студотряды насчитывали порядка 120 тысяч человек, штаб находился в Алма-Ате. Начштаба был Галым Абильсеитов, выпускник физфака МГУ. Это была самоорганизующаяся и самодостаточная структура, которая осваивала огромные объемы работ. Молодежная редакция работала в тесном контакте со штабом. Это был всплеск по всей стране, и много тем, которые волновали молодежь в связи с этим движением, появлялось на экране. Любую тему мы просто старались подать нестандартно.
Даже такую скучную тему, как стрижка овец, например, старались сделать весело, в соревновательной форме. Был такой забавный случай.
Старались все. Кинооператор Булат Саяков в невероятном изгибе подлез объективом к барану, чтобы крупно снять, как ножницы срезают шерсть, а следующим на стрижку держали козла, он вырвался и с разбегу врезал сзади Булату в пятую точку. Тот вместе с камерой влетел в барана. Объектив вдребезги, у Булата фингал под глазом. Командировка сорвана. Я пишу в объяснительной записке директору телевидения чистую правду: “Козел ударил Б.Саякова в пятую точку, он влетел в барана и разбил объектив”.
Вызывает меня директор и говорит: “Я был о тебе более высокого мнения. Понимаю, в командировке выпили, бывает, где-то разбили камеру, но могли бы хоть правдоподобную историю придумать, пишешь небылицы”. Я привел Булата с фингалом. Но, по-моему, директор так и не поверил. Ну, в принципе, мы варились в собственном соку, понятие цензура для нас было формальным. Может быть, это можно объяснить незаурядной личностью Кунаева.
- Это звучит парадоксально, об этом времени сейчас говорят, как о времени жесткой партийной цензуры.
- Ничего подобного! Приведу пример. Мы решили делать студенческую программу, называлась она “15 минут джаза”. Слово джаз на Центральном телевидении - бранное слово. А здесь я выдаю прямоэфирную передачу. Поскольку джаз-импровизация, я выдаю передачу в ритме джаза, в стиле музыкального экспромта. На студийной летучке председатель Казгостелерадиокомитета Кенес Усебаевич Усебаев просит высказаться по поводу передачи. Все молчат, как воды в рот набрали. Тогда он обращается к главному режиссеру КазТВ Анатолию Филипповичу Сацук, что вы думаете?
Тот говорит: “Если бы мне предложили определить жанр этого произведения, я бы его назвал “Музыкальный антракт в сумасшедшем доме”. Приговор - эксперимент не удался. Через 2 недели приходит два мешка писем от зрителей, возмущенных тем, что остановили передачу. Я заношу 2 мешка в кабинет Усебаева. Он спрашивает: “Ты читал?” Я показываю пачку, то, что успел. Он посмотрел и говорит: “Черт с тобой, сходите с ума дальше”.
С Володей Назаровым мы делали публицистический телевизионный спектакль после смерти Пабло Неруды, назывался он “Четыре времени сердца”. В прямом эфире! И во время этого спектакля у меня родился сын. Спектакль шел с 10 вечера до 11 вечера. До начала спектакля я звонил, сын еще не родился. Сразу после спектакля позвонил, он уже появился на свет. И я сказал, раз так, значит, быть ему Пабло. Сыну сейчас 28 лет. Зовут его Пабло. Делали спектакль с “Галеркой”, где Назаров был режиссером театральным, а я телевизионным, то есть сидел за пультом.
Были, конечно, и конфликты, набивали себе шишки в прямом и переносном смысле.
Однажды снимали прыжки с парашютом. Оператор уперся, мол, сам буду прыгать, снимать по ходу. Его уговаривают, может камеру вырвать потоком воздуха, отдай опытному инструктору. Ни в какую! Привяжите ко мне камеру, если не доверяете. Привязали. Прыгнул. Камеру из рук, естественно, выбило и стало мотать на привязи: то по голове, то по ребрам. Приземлиться он все-таки сумел, но пару ребер сломал камерой.
У меня был период безвременья. Снял я телефильм “Кому останутся сады” - о детях. Проблемный фильм без прикрас, лакировки, честный фильм. Если попадали в кадр сопливые, грязные дети, я не вырезал кадры. После просмотра на телефильме, где собралось все начальство и много народа, воцарилась мертвая тишина. Кенес Усебаевич Усебаев молчит минуту, две, пять, потом спрашивает: “Сколько стоит фильм?” Маткаримов, директор телефильма говорит: “32 тысячи рублей” - “Взыскать с режиссера!” Это была фантастическая сумма при моей зарплате в 140 рублей.
Я ходил по Ботаническому саду в каком-то отупении и в то же время в кайфе от нежданно свалившейся свободы. Это конец.
Через несколько дней мне предложил встретиться главный редактор телефильма Булат Габитов. Оказывается, Кунаев решил посмотреть произведения “Казахфильма” последних лет. Ему показали “Серый лютый” и еще два фильма: про лошадь и верблюдицу. Кунаев возмутился: “Что за “звериная киностудия?”.
И решил посмотреть, а что творится на “Телефильме”. И тогда Булат Габитов на свой страх и риск предложил, чтобы “совершенно случайно” среди прочих фильмов оказался и мой опальный фильм. Он здорово рисковал. Кто мог в то время прийти к парии, а я был пария, отверженный, и сказать: мы же друзья?..
Вскоре мне позвонил помощник Кунаева Владимиров и от его имени поблагодарил за фильм. А потом была первая премия в Тбилиси, на Всесоюзном фестивале. И я продолжил работу на КазТВ.
Булат Габитов через какое-то время звонит: “Ты, придурок! Ты можешь кроме работы о чем-нибудь думать? Мыкаешься с двумя детьми по чужим углам. Напиши письмо Кунаеву, пока он помнит твой фильм, поблагодари за высокую оценку”.
Что я написал, не запомнилось, потому что не знал о чем писать, писал под диктовку, но помню примечательную резолюцию Кунаева. Зная своих чиновников, он подробнейшим образом расписал:
“Выделить в недельный срок трехкомнатную квартиру в микрорайоне “Орбита” на 2 или 3 этаже. Доложить”.
У меня денег хватило только на то, чтобы купить кошму в одну комнату, это был и стол, и дом, и спальня. Потом постепенно друзья принесли кто что. Я очень любил свой балкон с видом на горы, на пик “Молодежный”, на который в одиночестве поднимался много раз, я был альпинистом. Поэтому уезжал из Алма-Аты в Москву с тяжелым сердцем, не по своей воле.
Врачи сказали: хочешь спасти сына, уезжай поскорее в среднюю полосу, ему не климат здесь.
- В журналистике произошли за эти годы большие изменения. Появились невиданные ранее папарацци, олигархи скупили СМИ, печатному слову нет былой веры...
- Со временем мое отношение к профессии не изменилось. Я уже 40 лет в журналистике. И все-таки я считаю, по-настоящему свободным журналистом я был с 1988 года по 1994-й, всего 6 лет. 88-й год - это разгар перестройки, когда значительно ослабла цензура на ЦТ. Я по-настоящему гордился своей профессией. В это время на Центральном телевидении я сделал программу “И в шутку, и всерьез”, первую сатирическую программу, где “похулиганили” в хорошем смысле слова, от души, невзирая на ранги, высмеивая всех и вся, что попадало в наше поле зрения - старое, отжившее.
И в это время я сделал программу “Бизнес и политика”, где на высоком уровне поднял вопрос о зарождении нового класса в России.
Во времена партийной цензуры удавалось выдавать такие спектакли, как “Наследники Прометея”, первую рок-оперу с Александром Градским, который был персоной нон-грата. В “Телевизионном политическом театре” у меня была своя труппа в 17 человек. Это была особая система драматургии, потому что были актеры, которые могли работать в толпе. Мы собирали аудиторию в несколько тысяч человек, актеры друг с другом общались через людей, обращались к прохожим - “ты посмотри, что он говорит, скажи ты ему” - таким образом втягивая зрителей в диалог, в действие, были своеобразными “провокаторами”.
- Вы имеете в виду хепенинг как жанр?
- Совершенно верно! Потому что когда в 1968 году появились первые хепенинги во Франции, я их тщательно изучил и возродил на новом витке в перестроечное время.
Я действительно гордился своей профессией.
- А потом что произошло?
- А потом командные высоты в телевидении захватили бывшие “осветители”, в телевидении появились большие деньги, и наступила цензура денег, которая во сто крат страшнее цензуры партийной.
В андроповское время, заметьте, как делали цикл “Рассказы о партии”. Мне выпал жребий ставить спектакль о 1917 годе. Учтите, это время “андроповщины”, когда людей хватали на улицах за то, что они не работают. Я никогда в своей жизни не был диссидентом, это не мое, я был телевизионщиком, я жил в телевидении, это был мой круг, я из него не выходил. И когда встала задача делать спектакль о 17-м годе, у меня была другая проблема - выйти за рамки шаблона. Этот 17-й год был уже бронзово-хрестоматийным. Он вызывал тошноту. Ленин в Октябре, Ленин в 18-м году. От Ромма до... аэродрома. Я долго мучился над вопросом, как сделать спектакль не похожим на весь этот нафталин, накопившийся за 60 лет. Был главным редактором Вилен Васильевич Егоров. Я к нему: “Умоляю, сделайте доступ в партийный архив!” Это было почти нереально. Но каким-то образом ему удалось сделать мне допуск.
Я засел за архивные документы, мне попалась одна бумажка, что-то вроде протокола заседания центра большевиков, когда был взят курс на вооруженное восстание. И я обратил внимание, что на этом заседании большевистских заговорщиков было 13 человек. Мне стало ясно, как я буду делать спектакль. Я сказал художнику сделать студию в стиле картины “Тайная вечеря” Леонардо да Винчи. Если помните, там тоже 13 человек - Христос и 12 апостолов.
Мы ставили свет в студии 12 часов. У меня играли артисты с Театра на Малой Бронной. Я сделал только одно отступление от картины. Молодой Сталин иногда выходил из-за стола тайной вечери и ходил за всеми, попыхивая трубкой, рассматривая каждого, как бы готовя ему приговор. Когда показывал спектакль главному редактору, у него в кабинете набилась битком почти вся редакция. Прошел показ, полная тишина. Слово взял наш “партай геноссе” и сказал: “Ведь это антисоветский спектакль. Это не заседание ЦК большевиков, а какая-то тайная вечеря Дюрера”.
Я говорю: “Побойся бога, нет у Дюрера “Тайной вечери”. Главный поддержал: “Ну какая тайная вечеря, у тебя что, голубчик, крыша поехала? Все свободны, а ты, “Немирович-Данченко”, останься”. И шепотом спрашивает: “Во сколько завтра эфир?” - “С 21 до 22 часов”. - “Но учти, твою мать, в 22.05 пленка должна быть размагничена”. Когда кто-то из ЦК позвонил: что там за безобразие, свалили на технические проблемы, пленка размагничена. Сейчас цензура денег, рейтинга страшнее и изощреннее цензуры партии. И если раньше говорили о журналистике как о второй древнейшей только в шутку - да, пробивали головой стену, набивали шишки, но выдавали в эфир от всей души, то сейчас можно говорить не только в шутку.
- Но есть же журналисты, которых подвергают гонениям, убивают, они уходят из профессии, лишь бы не изменять ни себе, ни принципам журналистики.
- Сколько процентов? Единицы! Конечно, мне невероятно повезло, что главным редактором был не тот “партай геноссе”, он бы меня сдал с потрохами, и я ушел бы работать кочегаром. А такие люди, как главный редактор Егоров, сейчас не в чести, а в чести шестерки. Шестерки правят бал. А тогда были личности.
Я мог прийти со своими идеями к Мамедову, первому заму председателя Гостелерадио в любое время. Вы попробуйте попасть на прием к Эрнсту или Киселеву, хрен собачий, не попадете. Это будет расценено уже на подступах, на уровне референтов и помощников как покушение на чужой пирог. Я в свое время записывался на телефонный разговор к телевизионному демократу РТР Эдуарду Сагалаеву в течение месяца! Что случилось с людьми, открещиваются от новых идей, как черт от ладана?
Вот я проработал здесь, на “Дарьял-ТВ”, главным редактором и одновременно замом гендиректора три года, ни одному человеку я не отказал. Да, я не всем мог помочь, не все идеи можно было принять к работе, но выслушать - считал своей обязанностью, долгом.
- Чего пожелаете нынешним журналистам?
- Молодым и недоучкам, стоящим во главе телеканалов, - учиться! Малообразованность вопиющая! Пытаются изобретать велосипед, учились бы на шедеврах Телерадиофонда.
У меня была школа МГУ, но моим первым учителем был Лев Яковлевич Елагин, а его учителем был Константин Сергеевич Станиславский, а моими учениками могу считать Сергея Подгорбунского, Гадильбека Шалахметова, Исака Дворкина... и так должна была продолжаться неразрывная связь времен. А теперь иваны не помнящие родства на телеканал принимают до 35 лет, связь поколений и преемственность прерваны.
После Алма-Аты я 12 лет работал на ЦТ, на Шаболовке, в редакции научно-популярных программ, признанной ЮНЕСКО лучшим в мире образовательным телевидением, а сейчас мы вынуждены смотреть “ВВС”, а свой, в угоду избирательной кампании Ельцина, 4-й канал передали НТВ, и 300 человек “Российских университетов” пошли на улицу.
Островком среди рейтинга прокладок остается канал “Культура”, который часто “питается консервами” нашего периода, благо не все архивы еще уничтожены.
- Чем вы сейчас занимаетесь в этих пустых помещениях “Дарьял-ТВ”?
- “Дарьял-ТВ” кончилось, теперь это “ДТV”, 75 процентов акций у шведского холдинга MTG. Мы с писателем Аркадием Вайнером, у которого осталось 25 процентов акций и который ничего уже не может решать на канале, пытаемся вести борьбу с холдингом. Менеджмент решил сделать еще одно развлекательное телевидение. Я им говорю: “Вы через два года банкроты, все дебилы уже охвачены “МузТВ”, МТV, СТС и массой “развлекухи” на других каналах, рынок занят, куда вы со свиным рылом дециметрового канала в калашный ряд”.
Но у нового иностранного гендиректора контракт, где много нулей, на пять лет подписан, что ему волноваться, а потом хоть трава не расти.
А мне обидно, три года работал без отпуска, вышли без инвестиций на 18 часов вещания в сутки, что называется, шрапнель на взлете.
Но надежда еще остается.
Владимир Литвинов,
Москва
|
|
|
|
