КТО ЖЕ МЫ СЕЙЧАС, КАЗАХИ?
Абдижамил Нурпеисов о времени и о себе
 - Абдижамил Каримович, начнем с традиционного вопроса: над чем сейчас работаете?
- Закончив роман “Последний долг”, над которым работал без малого четверть века, я для себя решил и сделал в печати заявление, что больше писать не буду. Как видите, уже три года не садился за стол.
- О чем ваш новый роман?
- Сказать, что роман об экологии, было бы упрощением. Судьба человека тесно связана с судьбой его родной земли. Посудите сами, когда на твоих глазах гибнет твой родной край, усыхает море, деградирует почва, уезжают кто куда в поисках пристанища твои земляки, гибнешь и ты вместе с ними.
Все мы дети Божьи, нам не дано выбирать времена. Человек рождается и в годы войны, рождается и во времена экологических катастроф, крушения всех основ. Не ведающее жалости время за отпущенный нам короткий срок нас давит, гнет и мнет и так и эдак. Если после всех обрушившихся неисчислимых испытаний и невзгод что-то уцелеет в нас, в людях, оно, наверное, принадлежит не нам. Ей-богу, это уже какая-то иная порода.
Вы спросили о моем новом романе, мог бы, конечно, сказать с абсолютной уверенностью, что сей роман об экологии. Мог бы также сказать, что роман о любви, об извечной борьбе добра и зла. Но почему-то мне хочется сказать, что, главным образом, в этом романе мой расчет с веком, со временем. В нем весь я.
- Вышел ли этот роман на русском языке?
- Прежде чем ответить на ваш вопрос, хочу сказать не без определенной доли гордости, что знаменитый русский писатель Анатолий Ким вместе с моим давним другом Герольдом Бельгером блестяще перевели “Последний долг”. Вообще-то говоря, переводу, особенно на русский язык, я всегда придавал значение ничуть не меньшее, чем самому оригиналу. Ибо, как я понимаю, хороший перевод дает книге фактически второе дыхание, я бы даже сказал, боевое крещение. Нам, национальным писателям, предстать перед многомиллионным русским читателем, тем читателем, который пропустил через себя все лучшее, передовое, что когда-либо было создано гением человечества, если уж честно, бывает и радостно, и страшновато.
Что касается издания романа “Последний долг”, он выходил впервые у нас, в издательстве “Атамура”, совсем-совсем мизерным тиражом. Но на днях получил письмо от профессора Н.Анастасьева, директора московского издательства “Культура”, в котором он сообщил, что будет издан “Последний долг” тиражом 10 000 экземпляров и увидит свет в середине лета.
- Имя писателя Абдижамила Нурпеисова знает в Казахстане каждый. Вы как писатель и общественный деятель пользуетесь уважением. Но вот... в последнее время в печати промелькнули кое-какие статьи, где ваше имя упоминается в злопыхательском, ехидном контексте. Как вы к ним относитесь?
- В общем-то, это нормально. Вернее сказать, привычно уже. Я догадываюсь, вы, очевидно, имеете в виду нашу встречу с президентом страны в минувшем году, накануне десятилетия. Ну и что, что мы, группа деятелей культуры, пошли к президенту? Пошли-то ведь, как и все ходят в таких случаях, с искренним и вполне понятным желанием поздравить с нашим общим праздником. Разве это возбраняется?
С каких пор, вообще, у нас установился единый непререкаемый стандарт мышления и поведения? Спрашивается, о каком таком тогда плюрализме и свободе слова может идти речь, если просто то, что вздумал ты идти к тому, к кому сам посчитал нужным пойти, ничьего совета и мнения не спросясь, и говорил с ним о том, о чем сам посчитал нужным, способно сразу вызвать чье-то скоропалительное осуждение, столь напоминающее былую советскую практику ставить строго на вид?
Нет, я не состою ни в какой партии и в силу этого всегда поступал и поступаю так, как велит мне моя совесть, мой разум и еще мои собственные убеждения, которые, смею заявить, исходили всегда из коренных интересов простого люда.
- На той встрече вы вроде сказали, что Назарбаев может считаться отцом нации, по слухам, рассчитывая получить за это звание “Халык Каhарманы”?
- Если даже сказал, ведь это сугубо мое личное мнение. Скажу больше - мое убеждение, которое я вовсе никому не собирался навязывать. Не нравятся кому-то мои взгляды, что же, пусть оспаривают и критикуют их сколько угодно, пускай обвиняют в незрелости, узости мышления, упрекают меня за что угодно, вот только никак не за пристрастие к наградам. Тем более ко столь высокой награде, о которой я вовсе не помышлял.
Хотите знать на этот счет мое отношение ко всяким почестям? В моей долгой жизни я заслужил шесть довольно высоких наград, к которым относился очень несерьезно, никогда их не носил, а потом, так вышло, вовсе их потерял. Как уже говорил, я всю свою жизнь осознавал себя только литератором, писателем и оттого, да простит меня Бог, награды воинские или общественные мне были безразличны. Зато дорожу и бережно храню самую простую литературную грамоту, вплоть до грамоты Президиума Верховного Совета РСФСР, мне как члену редколлегии за участие в подготовке и осуществлении двухсот томов библиотеки Всемирной литературы, или за серию статей в “Литературной газете”, бог весть в какие годы.
Я в жизни не справил ни одного своего юбилея, хотя уж мне бы, казалось, нетрудно устроить шумный пир, собрать самый цвет именитых людей. Пару раз в Аральске и в Челкаре в мою честь хотели переименовать школы, где я учился. И в обоих случаях я категорически отказывался, ссылаясь на то, что живым людям, на мой взгляд, не подобают такие почести. Кроме того, одна из этих школ носит имя великого Тараса Шевченко, а этого-то имени никакие переименования затронуть не должны.
Что касается звания героя, как я понимаю, оно удел молодости. Стоит хотя бы произвести это гордое слово, как перед глазами встает пышущий силой, бодростью духа мужественный образ человека, готового совершить подвиг во имя благородного дела, а не согбенный под тяжестью прожитых годов седовласый тщедушный старичок. И вообразить смешно на его впалой груди звезду героя! Нет уж... это золото не по мне, тем более, как я понимаю, моему нынешнему возрасту вовсе не подобают никакие украшения. Скажу прямо, я пока что не потерял к себе уважения и потому мне не хочется остаток своей жизни выглядеть нелепо в глазах людей.
Еще раз повторяю, я не был чинопоклонником. И не имел привычку рекламировать себя, выставляя свою персону как на ярмарке ходового товара. Просто писал книги, старался, как мог, на этом кровном, родном мне поприще раскрываться лучше, полнее и успешнее всего. В какой-то момент перестала меня привлекать даже публицистика, ибо уж очень усложнился и преобразился мир за одно лишь минувшее десятилетие. Едва ли мне дано постичь и тем более ощущать себя уютно посреди все возрастающих новшеств чудо-техники, политических или экономических инноваций, разбираться в геополитических стратегиях. Вижу, многие мои собратья сейчас работают на компьютерах, а я все еще, по старинке, пишу от руки.
Понимаю, современный мир принадлежит технократам. Они уже переделывают, перекраивают мир на свой вкус, на свой лад, забывая при этом, что культура, духовность, пространство их неумолимо сужается точно шагреневая кожа, что изначально пришли в сей мир от древней, технически примитивной цивилизации, где не было столь утилитарного подхода к человеку, к обществу, к смыслу бытия.
И одним из остатков этой исчезающей ныне с лица земли цивилизации является аул. Я плоть от плоти этого аула. Аул - моя малая родина. Аул - источник моего творческого вдохновения. И потому, не скрою, его боль, его невзгоды, его тревога стали неотъемлемой, гложущей душу моей собственной болью, моей тревогой. Перед лицом безжалостной новой эпохи, в которую мы вступили пятнадцать лет назад, аул оказался особенно беззащитен, уязвим и заброшен на произвол судьбы.
Честно сказать, мне непонятна занятая в этом вопросе позиция президента. Сам он тоже выходец из аула, и спрашивается, почему за минувшие десять лет не дрогнуло его сердце и не прониклось чувством сострадания от зрелища столь невыносимой, нет, ужасной, ужасающей жизни аула, который где-то там, в глубине степи, безропотно и покорно вымирает, а вымирает-то основная часть нашего народа. Мне также непонятно, почему проблему аула все еще норовят решить те люди, которые в прошлом губили аул.
Судьба аула стала напоминать мне тушку, брошенную в круг для забавы джигитам в национальной игре козлодранья. Иначе как понимать то, что за судьбы аула кто только не берется теперь, в том числе рафинированные городские интеллигенты, которые, быть может, ни разу не выезжали за черту города, не говоря уж о том, что вычищенные до блеска их модные туфли, привычные разве что к асфальту тротуара, вряд ли рисковали когда-либо ступать на нынче всеми забытую, бурьяном заросшую землю чабанов.
Меня особенно настораживают проявляемые с их стороны излишние порывы чувств, рвенье, пусть даже продиктованные самыми что ни на есть добрыми патриотическими намерениями. Я также хочу сказать, что с известной долей недоверия отнесся к сделанным некогда теоретическим выкладкам известного политолога Масанова о том, что будто бы аул должен исчезнуть с лица земли как социальное явление. О святая простота! В этом, как он утверждает, заключается вроде бы спасение Казахстана.
Мой долгий и довольно-таки большой жизненный опыт научил меня не доверять никаким политическим и социальным радикалам, особенно когда касается проблем аула, которые во всех ситуациях следуют одному неукоснительному правилу: бестрепетной рукой перекраивать лицо мира до полной неузнаваемости. Вспомним, с каким победным ликованием мы приветствовали радикальную перестройку, замахнувшуюся в свое время на застой, на деспотию советского режима, не подозревая при этом, что с каждым новым, самоуверенным и дерзким взмахом наших рук приближаем час, когда вместе с застоявшейся водой выплеснем и ребенка.
Я сам был в числе тех, кто от всей души жаждал скорейшего избавления от социализма с его нечеловеческим лицом. Чего уж скрывать, в те годы я был в душе радикалом, но жестокий урок, преподанный жизнью, излечил меня от радикальных настроений. Капитализм, уже со звериным оскалом, перечеркнул раз и навсегда мое слепое доверие ко всякого рода чудодейственным рецептам, обещающим мгновенный переход в безоблачный рай. Теперь могу твердо сказать, что постиг смысл проклятия: ЧТОБ ТЕБЕ ЖИТЬ В ЭПОХУ ПЕРЕМЕН!
Допускаю, что где-то в Европе живут и процветают без села, как базиса общества и государства. Но когда слышу: вот, мол, аул исчезнет и тогда-то мы заживем на славу, припеваючи, отчего-то слышится мне, будто говорят: мы перестанем быть людьми, перестанем быть казахами и превратимся в счастливых марсиан. Европа и Азия разве не были всегда словно Марс и Земля: два совершенно разных мира, два чуждых друг другу менталитета, два совершенно различных состава почвы и воздуха? Все-таки недаром у русских, в чьей крови так много нашей азиатской примеси, бытует, если помните, поговорка: “что русскому хорошо, то немцу смерть”.
Понимаю, что радикалы тоже законная и неотъемлемая часть общества. Никогда не собирался и не собираюсь на них ополчаться, ибо не знаю горшего несчастия для народа, чем гражданское противостояние. Более того, понимаю, что в той или иной ситуации каждому из нас случается побывать в роли радикала. Мы люди, по выражению Сабита Муканова, состоящие из костей да мяса, а значит, мы далеко не совершенны и потому должны терпеливо учиться уживаться друг с другом, уживаться на том клочке земли, который считается родиной, стараясь как-то оставаться верными и самим себе, и своим взглядам. Так я верю в превосходство нашей нецивилизованной казахской степи, золотой Сары-Арки над лощеной Европой.
В странах Европы я бывал не раз, неизменно восхищаясь ухоженностью, сверкающей чистотой и порядком городов, с их клумбами цветов, стрижеными газонами. Но, Бог ты мой, стоит только попасть на наши раздольные, бескрайние, не тронутые никем степные просторы, и насколько же привольней и как бы враз лет на десяток моложе чувствуешь вдруг себя! С рождения человек обитал на любящей груди матери-земли. И он предал ее и себя в тот миг, когда принялся закатывать ничем не сравнимый милый лик родимой земли асфальтом. А предательство не прощается.
Мое отношение к аулу нужно понять, чтобы понять и то, как я был удивлен, когда недавнюю встречу президента страны с представителями интеллигенции иные “свободолюбивые” издания преподнесли как некий поклон, с которым мы вроде бы пошли к Назарбаеву. С ехидцей было упомянуто, что на встрече обсуждались проблемы аула, и прозвучало сожаление, что всем нам не хватило мудрости найти темы более существенные. А ведь если серьезно, на той встрече звучали отнюдь не одни здравицы и восхваления в адрес главы государства, как с усердием старались преподнести иные прыткие перья. Был, наоборот, очень откровенный, временами жесткий разговор, в основном о проблемах многострадального аула.
- Если, скажем, удастся вам снова побывать у президента, о чем бы вы говорили с ним?
- Сколько бы ни привел мне случай встретиться с президентом, будьте уверены, до тех самых пор, пока не наладится жизнь аула, пока язык моего народа не займет свое законное место в жизни страны, я неустанно буду говорить, твердить и даже требовать от президента, чтобы участь аула и казахского языка решалась достойным образом, как бы там обо мне потом ни говорили СМИ. Совсем недавно, освещая проходивший в южной столице саммит, почти все русскоязычные газеты снова дружным хором подняли излюбленную ими тему гонений и притеснений русского языка.
О каком, простите, притеснении идет речь? Не растекаясь мыслью по древу, вспомним тут хотя бы истинное положение дел, о котором оповестил Виктор Храпунов президента России в последний приезд его в Казахстан. Оказывается, из ныне действующих в южной столице 375 школ ни больше ни меньше 300 на русском языке. Неужели этот сам за себя говорящий многократный перевес в пользу русских школ называется у нас не иначе как притеснением? Тогда, позвольте спросить, что же не есть притеснение?
Уж не хотите ли, чтобы возобновилась прежняя ситуация, что существовала при советской власти? Помнится, горстка родителей, вздумавших отдать своих чад в казахскую школу, во всей тогдашней столице не смогла сыскать хоть одну-единственную, самую что ни на есть захудалую школу на языке коренного населения. Что поделать, мы вынуждены были смириться с этим ни с чем не сравнимым горьким, унизительным фактом, позором. Меня удивляет, почему никогда не дрогнет сердце у кого-нибудь из ретивых свободолюбцев, встающих горой за права угнетенных и оскорбленных лишь только зайдет речь о судьбе все еще не оправившегося от чуть ли не векового большевистского террора, лишенного памяти, языка и веры отцов казахского народа?
Вот мы твердим на все лады: “язык - душа народа”. Произносим ходкий нынче термин “менталитет народа”. Менталитет же - факт общеизвестный, он неотделим от языка, от культуры, нравственных устоев и еще религии. Выходит, все-таки за национальным языком и национальной культурой стоит - ни много ни мало - самосознание народа, стоит его способность правильно понимать и отстаивать свои кровные интересы. Выходит, если национальный менталитет казахов разрушен, а сам народ, как ни странно, даже в годы торжества суверенитета все еще слаб, беспомощен, как малое дитя, и потому он нуждается в сочувствии и поддержке прежде всего со стороны другого, более крепко стоящего на ногах народа, с которым какой уже век живет под одним небом, на одной земле.
Но, к сожалению, почему-то не могу припомнить кроме лишь одного голоса Князева, депутата первого созыва, который открыто и ясно раздался в защиту наших законных и неотъемлемых прав. И еще как добрый знак благоприятных перемен недавнее выступление Мироглова, воздавшего дань справедливости миролюбию и дружелюбию казахов. Разве, положа руку на сердце, осмелится кто-нибудь утверждать, будто казахи, обретя независимость, требуют для себя чрезмерных, недопустимых вещей?
Сказать по правде, придав казахскому языку статус единственного государственного языка, мы добиваемся всего-навсего наискромнейшей, наипростейшей цели - поддержать как-нибудь чахнущий, занедуживший на своей собственной родине непопулярный язык коренного населения. Таким образом позволить ему хоть в какой-то мере сравняться в сфере применения, в уровне значимости с истинным господином положения, с фактическим лидером - великим русским языком.
Не скрою, иногда, когда на душе совсем тяжко, хочется спросить себя, кто же мы сейчас, казахи? Ответ напрашивается сам собой - манкурты. Да, настоящие манкурты, лишенные родного языка, национальной памяти нынешние казахи, похожие на человека, у которого работает только одно полушарие головного мозга. И конечно, мне жаль, жаль порой до сердечной боли беззаботных, не подозревающих о своей ущербности сородичей - казахов. И неужели, с горечью тогда я думаю, господам-журналистам угодно навсегда оставить нас, казахов, в таком униженном положении?
Привилегия, пожалованная казахскому языку, - быть языком государственным, ведь это, по существу, всего-навсего кислородная подушка. Откажи только в глотке воздуха тяжелобольному, он попросту тихо угаснет. В этой связи я не могу не цитировать свои же собственные строки, написанные и опубликованные еще в 1994 году, и тогда точно так же отказывали казахскому языку в статусе государственного, называя его во всеуслышание “кухонным языком”. “Я думаю, - писал я тогда, - не будет излишним обратиться к чужому опыту, в конституции Англии нет, например, пункта о национальном языке, ибо это само собой разумеющийся факт. А рядом находится маленькая Ирландия, входящая в содружество Великобритании, в конституции которой объявлен первым официальным языком - ирландский язык. И это было по-настоящему здоровое, гуманное решение, дабы мог сохранить себя, выжить в соседстве с мощным державным языком, обеспечивающим жизнеспособность языка маленького скромного народа”.
Я знаю, люди нынче научились выступать и писать с блеском. А тут еще, когда пишут и говорят о бедах и страданиях народа, особенно о тех болячках, которые, без преувеличения, открытой раной ноют и в твоей собственной душе, тут ты с ними вполне бываешь согласен и солидарен. Но как уже я сказал, в их позициях бывают весьма непонятные особенности, которые не на шутку настораживают, даже отпугивают тебя всякий раз.
Эти ребята, требуя всегда и везде свободу слова и совести, как замечаю, чересчур увлекаясь своей возвышенной ролью в обществе, начинают уже веровать в свою абсолютную непогрешимость. Если ты по какой-либо причине не разделяешь их взгляды, не идешь за ними след в след, то, считай, автоматически будешь причислен к стану тех, кто против свободы как таковой. Тем более стоит коснуться интересов и проблем казахского языка и суверенного государства Казахстан, эти яростные защитники всеобщих свобод и прав отказывают признавать за казахами их тоже неотделимые и исконные права и свободы, национальные интересы, сразу принимаются делать вид, будто проблем казахов и суверенного Казахстана и казахского языка нет и в помине.
Вот сейчас хочу я через вашу газету, любезно предоставившую мне свои страницы, обратиться с вопросом к тем любителям давать волю своим досужим замыслам, которые вознамерились приписать мне чуждое моей натуре пристрастие, и спросить их, чем лучше в данном случае подобные преследования без всякого основания чужого мнения сбоку, скажем, преследования инакомыслия сверху? Знаю, в политической игре, которая нынче модна, трудно рассчитывать на искренность и порядочность. И потому в иных, наспех настроченных статьях превалирует больше игры, чем истины.
И вот тут-то мне приходит на ум один случай, свидетелем которого был я некогда в годы своей далекой молодости. Помню, проходило заседание Литфонда. Выступающих было много. Люди устали. Кто-то уже дремал. Было непонятно, то ли дремал, то ли сидел, по-птичьему прикрыв глаза, Жансаев, директор Литфонда, человек не шибко грамотный и вообще не имеющий никакого отношения к писательству. И вот, в самом конце заседания, выступил второй секретарь Союза писателей. Ничего не скажешь, говорил он очень уж складно и долго. И тут очнулся от дремоты Жансаев, сплюнул насыбай, заложенный за губу, и, обращаясь к оратору, буркнул: “Эй, дорогой, красиво говоришь, наверно, врешь”.
Вложенная Богом в минуту озарения этому не шибко грамотному человеку по-народному простая его мудрость, видимо, гласит так: “говорить можно, но врать нельзя”.
- Сейчас, по прошествии стольких лет, перенос столицы в Астану продолжает вызывать дискуссию в обществе. Каково ваше отношение к этому вопросу?
- Я никогда не скрывал и не скрываю, что горячо и всецело поддерживаю инициативу переноса столицы в Астану. Я живо помню, как начинались первые слухи и разговоры о возможном переносе, я помню, сколько было в то время нареканий и злорадных прорицаний по поводу этой рискованной и, как говорилось, далекой от реальностей затеи: и плохой климат, и необходимость огромных затрат, и нежелание алматинского люда покинуть цветущий яблочный край ради неустроенной и суровой целинной земли.
Думалось невольно: а мыслимо ли затеять такое грандиозное мероприятие в нашем скудном отечестве? А не обернется ли все это смехотворным провалом? Но вот уже целых четыре года стоит Астана и, к нашей радости, из некогда захолустной Акмолы она стала величественной Астаной, состоялась, и теперь уже очевидно, что это начинание президента, это его детище утвердилось прочно, основательно и, смею думать, на века.
И сейчас, хотим мы того или не хотим, уже невольно возникает аналогия с творением Петра Первого, с изящным, утонченным Петербургом, возникшим вот так же, на болотах, в слякотном, ненадежном, северном климате, в пору такого же неустроенного государственного бытия и в первое время вызывавшим такую же массу злословия и недобрых пророчеств. А ведь что скрывать, пять наших северных областей были всегда предметом спора и притязаний. И что же теперь? Будучи отныне в самом сердце страны, эти области надежно укрыты от всяческих посягательств и притязаний. А ведь нужна была воистину недюжинная воля, внутренняя сила и мудрость, чтобы проект этот, поначалу казавшийся большинству утопическим, состоялся вопреки всему.
И кто, как не я по роду самой своей деятельности, должен сознавать всю важность казахского языка как фактора, способного пробуждать чувство патриотизма и глубокой укорененности в земле у народа, превращенного некогда идеологией Советов в манкурта? Еще не так давно я с горечью думал, что звание государственного языка - это исключительно бутафорский статус, за которым пока нет ровным счетом ничего солидного, основательного.
Хочу подчеркнуть: прошедшие десять лет стали самым убедительным подтверждением незыблемости нашего межнационального согласия. Сейчас чуть ли не принято над этим согласием подтрунивать, словно бы стараясь принизить его значимость в общественном мнении. Но неужели горькой судьбы афганских или таджикских беженцев недостаточно, чтобы убедить любого скептика в том, какое это счастье - жить под своим собственным кровом, вместо того чтобы скитаться и искать пристанища в чужом краю? Когда казахстанцы обрели независимость, очень долго еще в воздухе висел вопрос: а сумеем ли мы его удержать? А не рухнет ли страна, не самая богатая, с не очень мощной армией и вооружением, волею судьбы угодившая между грозными соседями? Страна, в советское время ставшая лабораторией “ста народов”, этого очень коварного эксперимента. Но вот уже десять лет государственный наш корабль идет ровно и непоколебимо на волнах мира и спокойствия, царящего в нашем многонациональном ансамбле. И одно это заслуживает признательной оценки сограждан.
Не хочу быть голословным, потому должен сослаться на интервью Федора Мироглова, пресс-секретаря русской общины Казахстана: “... некоторые политиканы наши и в основном московские обстановку в Казахстане сравнивают с Северным Кавказом... Это нужно людям, которые в свое время уехали в Москву под видом жертв казахского национализма, и время от времени им нужно подтверждать статус политического беженца, чтобы получить дотации и льготы”. Далее господин Мироглов, развивая свою мысль, пишет, что “у русских и казахов отношения дружественные”.
Вот голос истинного сына русского народа, который как никто другой глубоко осознает свою принадлежность, причастность русской культуре, ее духу, но, с другой стороны, столь же глубоко и проникновенно ощущает привязанность к той стране, которая стала ему фактически родным домом, родиной, и к тому народу, чья судьба столь тесно связана с его собственной судьбой. Вот сколько замечаю, отчего-то мне проще бывает находить общий язык с теми, кто обостренно ощущает свою национальную и культурную принадлежность, нежели с духовными манкуртами самых разных мастей и названий.
Не скрою, мне было весьма отрадно слышать искренние и проникновенные слова Мироглова о том, что русские, проживающие в Казахстане, в такой же мере чувствуют ответственность за нашу общую землю, что и казахи. Согласитесь, а ведь истинный патриотизм и гуманизм во все времена выражался прежде всего именно в этой полнейшей готовности подставить свое плечо под ношу, особенно в час испытания, когда общее дело не вытянуть иначе как сообща.
Вот еще новость, греющая сердце и внушающая оптимизм: перед Новым годом на территории четырех областей Казахстана, заселенных преимущественно казахами, указом президента ввели, наконец, делопроизводство на казахском языке. Уверен, данное нововведение отнюдь не угрожает положению русского языка. Как я однажды в своем выступлении сказал о том, что могучий русский язык - язык мирового значения. За ним стоит великая, несравненная культура, у нас его знают все жители от мала до велика. Превосходное знание русского языка такое же наше национальное богатство, как, скажем, залежи нефти и газа. Ибо этот язык, по сути, еще одно широко распахнутое окно нашего народа в огромный мир.
Что касается родного языка, то он делает твою причастность своей родной земле более прочной и твой патриотизм глубоко осознанным. В тот день, когда все казахстанцы от мала до велика будут знать казахский язык, я верю, неизмеримо возрастет наше стремление исполнять свой сыновний долг перед Родиной. Сейчас уже уверенно можно сказать, что делаются реальные шаги к осуществлению этой, как мне казалось некогда, несбыточной мечты. И я считаю, что для укрепления и оздоровления нашего государства эти шаги значат ничуть не меньше, чем какой-нибудь прорыв, допустим, в области промышленности. Ибо это реальные шаги в направлении духовного оздоровления нашего общества.
Наконец-то, как я понял из сказанного на той встрече, деятельность правительства должна стать по-настоящему социально ориентированной: здравоохранение и образование станут качественнее и всем доступнее, безработица начнет отныне искореняться, к нашей радости, наконец-то вроде бы забрезжил свет нам в конце тоннеля. Наконец-то власть с приходом нового премьера всерьез стала обращаться к реформам, где, будем надеяться, конкретная отдача и выгода будут очевидны всем. Должен тут сказать, что никому из его предшественников народная мольба не оказывалась столь благосклонной и доброжелательной. И президент, пожалуй, никому еще не давал столь широких полномочий и такого кредита доверия, как ныне назначенному премьеру. Мне хочется новому премьер-министру пожелать успехов и надеяться, что наконец-то ни народу, ни президенту не придется разочаровываться в своих ожиданиях! И разве не в такие моменты нужно поддерживать и поощрять эту самую власть?
Вот мы наблюдаем, как сплачиваются вокруг Путина миллионы россиян, убеждаясь, что он настроен действовать во имя и во благо своей страны и своего народа.
Я не очень внимательно слежу за новостями, но вот услышал как-то некоторые программные выступления оппозиции, среди которых есть люди, кого я ценил чрезвычайно высоко прежде всего за их, как мне казалось, государственное мышление. Но что же я услышал? Требование выборности акимов всех уровней и усиления самостоятельности областей. Прозвучал также далеко не новый, возникший некогда, как мы знаем, с подачи поэта-политика пропорциональной представленности наций в составе правительства. Помнится, с таким же точно требованием выступал в свое время и Колбин. Поэт выступал с какой целью, знает сам, а Колбин-то выступал, конечно, с явной целью поиграть на национальных страстях людей. Знаете, странно было слышать эти голоса, которые прозвучали особенно в то время и в тот момент, когда народы наши еще не до конца прониклись осознанием своего единства, такого единства, которое не столько на уровне интересов бытового экономического плана, сколько единства политического. Иначе говоря, единства, которое носило бы для каждого гражданина характер своей идентичности с государством как целом, с землей, называемой Казахстаном, а пока, увы, чего уж скрывать без того очевидную всем истину, более всего мы связаны с отдельным регионом, пуще того - одним-единственным городом, и вот в такой момент, как воздух, необходимо создавать условия для того, чтобы прежде всего целостность эту всемерно укреплять.
И в такой ситуации предлагать идею, которая работает никак не на объединение и сплочение наших народов, нахожу поразительно недальновидным и даже безрассудным делом. Именно фактор незрелости государственного патриотизма, если хотите, общеказахстанского менталитета, делает преждевременной такую затею. Прежде всего она поспособствует появлению сепаратистских настроений, взращивая узкоэгоистические интересы, нездоровое чувство местничества, которое не может не подтолкнуть иных тщеславных, корыстолюбивых акимов на обособление, а затем и вовсе на отделение.
Ведь еще живо в памяти моего поколения, как однажды в шестидесятом году волевым решением сверху Казахстан был разделен на три края. И во главе южного края воссел некий Юсупов, человек коварный, расчетливый, наделенный к тому же неуправляемым характером. Все знали, что он больше тяготел к соседней республике, чем к нам. И как следовало ожидать, он, легко войдя в образ эдакого удельного князька, чудил и творил как хотел. И вскоре, вовсе не считаясь ни с кем в республике и ни с чем, отдал, как отдает из своего кармана какую-нибудь пустячную вещь, соседней республике три крупнейших района Казахстана. Упаси Бог, чтобы после десятилетия суверенитета вновь кто-то из возможных удельных князьков вздумал повторить такую же общенациональную, весьма печальную историю. И хочется спросить, когда наши отношения с Россией вошли в спокойное, устойчивое русло, наступило в них полное понимание и доверие, так зачем же искусственно провоцировать ситуации? Ведь если чем и может похвалиться Казахстан, то в первую очередь своим, слава Богу, идеально сложившимся межнациональным согласием. Это предмет не просто восхищения, а даже и зависти многих государств. Это еще и залог мирного, стабильного будущего наших детей. И едва ли разумно укреплять единство наших народов именно путем лихих заявлений и откровенных провокаций. И это-то речи серьезных, как я думал, государственных мужей?
Да, оппозиция нужна, спорить с этим тезисом или доказывать его важность никому в наше время уже и в голову не придет.
- Общеизвестно благожелательное к вам отношение президента, и после такого благосклонного заявления президента о его политике, не боитесь ли, что могут вас опять обвинить в угодничестве?
- Скажу прямо: не только Назарбаев, в свое время и Кунаев, и даже Колбин, каждый по-своему, неплохо относились ко мне. А я как человек, далекий от так называемого властного Олимпа, в силу чего так сложилась, всю свою жизнь их сторонился. Сторонился чрезмерного общения с властью, занимаясь своим делом, и уж тем более не стремился перед кем-то выслуживаться. Быть может, я слишком самонадеян, но, думается, авторитета, нажитого одним лишь литературным трудом, вполне хватит такому старику, как я, чтобы жить ни перед кем не кланяясь, не заискивая и оставаясь самим собой. А также, чтобы когда искреннее уважение к главе государства за то объективно ценное, что есть в его сложной, ответственной деятельности, побуждает сказать ему слова одобрения и поддержки, произносить их без ложного смущения. И в надежде на то, что подобные слова, вовремя сказанные, способствуют только большему его рвению в деле укрепления и развития Казахстана.
В этой связи знаменательной показалась мне недавняя попытка двух вроде бы непримиримых лагерей российских писателей встать над всеми своими нескончаемыми раздорами и разногласиями во имя того, чтобы сообща помочь русской литературе выжить в это нелегкое время. Хотя вы сейчас изволили намекнуть мне в шутливой форме, что, мол, вроде бы выслуживаюсь перед властью, но вот сижу я перед вами и силюсь и никак не могу припомнить, чтобы когда-либо власть предержащим, в том числе Назарбаеву, особо приходилось бы слышать от меня какие-либо лестные отзывы, зато не раз высказывал им самые резкие, нелицеприятные вещи. В послесловии к изданию моего романа “Последний долг” Абиш Кекилбаев упоминает об этих случаях! К примеру, в годы правления Колбина я, выступая на пленуме Союза писателей СССР, говорил в четырех пунктах о своем категорическом несогласии с проводимой им национальной политикой, текст моего выступления был опубликован в “Литературной газете”.
А через месяц, пригласив меня к себе в кабинет, в течение пяти часов при довольно открытом тет-а-тет он не смог опровергнуть ни один из четырех выдвинутых мною пунктов. Надеюсь, запись данного разговора сохранилась в архиве ЦК. Сразу после декабрьских событий 1986 года на меня давили, чтобы я выступил с осуждением казахского национализма. В органе ЦК КПСС в газете “Правда” напомнил, что казахов учить интернационализму не нужно, ибо качество это присутствует у моего народа в крови. И во время последнего пребывания Михаила Горбачева в Алматы, на собрании республиканского актива, который проходил в оперном театре, выступая от имени интеллигенции, я обратился к нему с протестом против давления на национальные интересы моего народа. Кекилбаев пишет, что в тот момент президенту СССР сделалось не по себе и он невольно прикрыл лицо газетой, которую держал в руках.
А что касается встречи с президентом Казахстана накануне десятилетия независимости страны, то тут разговор другого порядка. Ведь это как-никак и мой праздник и, следовательно, мое личное дело, как мне к нему относиться. Когда же Назарбаев стал у нас первым главой суверенной республики, радости моей не было предела. Восторг мой, видимо, усиливал тягостный, унизительный осадок, оставшийся от правления Колбина. И вот на смену ему пришел казах, и страна моя обрела независимость, как тут было мне не ликовать.
Находясь в то время в Кызылорде, в своей телеграмме, отправленной Назарбаеву, я, в частности, писал: “по природе вроде бы я человек сдержанный и уравновешенный, но сегодня я не хочу, не желаю вовсе сдерживаться и быть уравновешенным, ибо душа моя ликует и радуется”. Понятно, мы все тогда находились в состоянии всеобщей эйфории, но это не значит, что мы должны отныне только взирать на президента с умилением. Через год, когда страна отмечала первую годовщину, на торжественном заседании выступал и в конце своей речи, обращаясь к президенту, сказал, что в его окружении мало, совсем мало ярких, незаурядных личностей. Что же касается государственного дела, то здесь безликие исполнители, да и еще там разные, ни умом ни сердцем не гожие, а лишь слепым инстинктом и преданностью служащие вроде Подхалюзина великого Островского, занимая высокие государственные посты, все равно оставались на уровне служаки”.
Как и следовало ожидать, в тот же день на банкете первым подошел ко мне разъяренный Терещенко и гаркнул: “Что, по-вашему, мы все - пустое место в руководстве?” Так или приблизительно так обстояло в разное время мое отношение с руководителями республики. Если хотите знать, мне нечего бояться разных там досужих мнений, что может еще кто-то обо мне сказать или приписать те выходки, которые несвойственны для меня.
Про меня еще говорят, что я свободно вхожу в любые кабинеты, отчего-то забывая при этом уточнить, что прошу же я в основном не за себя. Как-никак, в возглавляемом мною ПЕН-клубе писателям выделяются гранты, раздаются литературные премии и вот уже второй год выпускается двуязычный литературно-публицистический журнал “Тан-Шолпан”. И еще мы регулярно организовываем встречи членов ПЕН-клуба с писателями других стран, особенно с писателями России, стараясь как-то возобновить былые связи, прервавшиеся после распада Советского Союза, зная, что в современном мире без контакта и общения, без учебы друг у друга рассчитывать на развитие литературы нельзя.
Особенно я благодарен бывшему послу Казахстана в России Мансурову. Приезжая каждый раз в Москву, я был в определенном смысле свидетелем того, что наш посол в Москве человек большой культуры, приятный собеседник, с которым у меня сложились за эти годы доверительно-дружеские отношения. В нем меня особенно удивляло то, что он всегда находил время и для тесного сотрудничества с российской интеллигенцией, писателями, журналистами, тем самым поднимал в меру своих возможностей в их глазах свою страну и народ.
Мне, если честно, грех жаловаться на судьбу, и в том числе на литературное признание. Хотя, по странной причине, я это признание чаще получаю со стороны, чем у себя дома. Вот в России, скажем, была присуждена мне премия “За честь и достоинство таланта”. Мой новый роман, главный труд моей жизни, “Последний долг” удостоился серьезных и очень теплых отзывов со стороны таких известных русских критиков, как Лев Аннинский, Леонид Теракопян, Павел Басинский. Получил совсем недавно восторженное письмо и предложение издать “Последний долг” в Москве от профессора Николая Анастасьева, директора издательства “Культура”. Два французских режиссера, один с мировым именем, уже на протяжении двух лет лелеют замысел экранизировать “Кровь и пот”. На родине же замечают не столько мои книги, над которыми я работаю по четверти века, сколько, получается, привлекают внимание мои совсем нечастые высказывания по тому или иному поводу, словно я и впрямь какой-то завзятый политик. Вот этого парадокса я понять никак не в силах.
- Писатель, а тем более писатель на евразийском пространстве, больше чем просто литератор, беллетрист. А потому обществу небезразличны его соображения не только на литературные темы, но и политические взгляды.
- Современная эпоха, на мой взгляд, прежде всего характеризуется каким-то изуверским отношением к природе, к естеству человека, к его душе. Вроде бы в наши дни нет больше войн, войн, скажем, такого масштаба, чтобы именоваться мировыми войнами. Вторую половину XX века вовсе можно назвать относительно мирной. В самом ли деле так? Всмотритесь, ведь этим войнам, вспыхивающим в разных уголках земли, нет конца. А что касается природы, прихожу в ужас, думая, неужели современный человек спятил и решился на полное уничтожение без того уже висящего на волоске жизни всего живого на земле? Видимо, современную трагедию человека нельзя понять помимо трагедии и вне трагедии, происходящей ныне с самой землей, той землей, которая дарила нас жизненно важными соками, но сейчас, отравленная, изувеченная нами, она, видать, со своей стороны тоже решила мстить нам, осознав, что человек, дитя природы, порождение ее, выступает в качестве ее убийцы.
Мой новый роман навеян ощущением этой неминуемой катастрофы. Происходящее ныне с Аралом - не исключение. Это стало очевидно всем, и потому думаю, что трагедия Арала стала сразу понятной всем людям, где бы они ни находились. Мой немецкий издатель Лео Кошут прислал мне письмо и вырезку из газеты Neues Deutcshland от 5 февраля 2001 года, где он пишет о том, что “погибает животный мир в Танзании в больших пространствах”. Если гибелью Аральского моря стало не что иное, как волевое решение, принятое в начале шестидесятых годов Кремлем, где в принудительном порядке отдали всю воду двух великих рек Центральной Азии для выращивания большого хлопка, обрекая тем самым население Приаралья на верную гибель, то, как видно, причиной же не менее опасной катастрофы природы на другом конце планеты послужил “британский проект орошения земель для выращивания риса”.
Как не верить мне в возможность подобной, все возрастающей катастрофы, если на моих глазах за какую-нибудь четверть века усох и какой уже год в ужасной муке погибает некогда синий-синий мой Арал, редчайшее чудо природы среди песков и пустынь, на берегу которого я родился и вырос в полной уверенности, что оно так же вечно, как небо, как облака, плывущие над нами.
Давайте вспомним, сколько гимнов слагалось в свое время во славу научно-технического гения человека. Как показала потом жизнь, он-то, оказывается, служит одной цели - порабощению прежде всего своего творца. Стоит задуматься, что будет дальше, скажем, через 50, 100 лет с землей, с нами, если этот необузданный, словно джин, выпущенной из бутылки, научно-технический прогресс в таком же бешеном темпе будет развиваться, совершенствуя оружие-убийцу. Посмотрите, какой только нет сейчас изощренной, одна грознее другой военной техники и, как прямое ее следствие, нет конца войне. В такой ситуации нам, людям, следовало бы глубоко задуматься о том, в какую ловушку завел все-таки человечество всеми столь превозносимый изощренный интеллект. Что произошло с нашим сознанием? Неужели все еще непонятно нам, что земля-то наша истощилась и исчерпала свою кормящую возможность? Как мне иногда думается, человечество могло бы спасти себя, проснись, наконец, необоримый страх, ужас в душе каждого из нас перед деяниями своих рук.
Я уверен, только благодетельный страх и чувство глубочайшего раскаяния и смирения способствовали бы появлению, особенно сейчас, столь необходимого экологического сознания в нас, в людях. До тех пор, пока не воспитает в себе человек трепетного обращения с родной природой, проявляя сердечную заботу о ней, он, увы, остается никем иным, как варваром и вандалом. Меня пугает то, что безжалостный технический гений насмешливо и коварно ослепляет нас самонадеянностью и все дальше заводит в трясину, кажущуюся райским зеленым островком. И потому не видно конца все новым поворотам рек: возьмите хотя бы воды Иртыша, львиную долю которых забирает уже себе великий сосед. Или новый, не менее чудовищный проект - отнять у без того умирающего Арала воду Амударьи, передать ее Афганистану, миротворческим порывом США уже превращенному в сплошные руины.
ЧЕЛОВЕК ПОСТАВИЛ СЕБЯ НА МЕСТО БОГА: ему, современному человеку, ничего не стоит вырубать леса, осушать болота, осушив, допустим, озеро в одном месте, создавать взамен рукотворное чудо в другом, таким образом, множа роковые шаги, которые, как мы постоянно убеждаемся на практике, неминуемо наносят неповторимый урон прежде всего экологическому равновесию в регионе. Видать, неспроста наши предки говаривали: “бойся тех, кто не боится Бога”. Не стало в наши дни разумного, совестливого отношения к природе и, возможно, как следствие, - в недалеком будущем есть реальный шанс не стать и самого человека.
Можно сказать, что “Последний долг” говорит о том, как, попирая законы Бога, закона природы, человек, войдя в азарт, перестал замечать, что разрушает самого себя, разрушает основы, которые держат его мир, его душу, и лишает себя всякой надежды. Я как писатель не очень верю в силу власти политики или, скажем, экономики. На мой взгляд, не они главные. Сейчас меня больше всего пугает то, что человек, исчерпав свою созидательную миссию, как бы вступил на путь разрушителя, при этом ничуть не подозревая, что он разрушает самого себя, разрушает основы, которые держат его мир, его душу и лишает себя всякой надежды.
Еще раз повторяю, мы преувеличиваем силу и власть политики и экономики. Но не они главные. Я уверен, есть какие-то всеобщие законы, заповеди, которые первичны. Лишь уяснив себе их, следуя неукоснительно этим заповедям, мы поймем, как нам лучше сохранить свою жизнь.
Я редко, совсем редко высказываюсь о текущей политике, тем более об экономике, исходя из заповеди Священной книги, что “кесарю кесарево”. Естественно, меня как литератора волнуют общественные вопросы. Касаются они, главным образом, культурной или же национальной политики, экологии, или вот, скажем, бед аула. Жизнь сама показывает, что больше всего талантов, глубоких, серьезных, жизнестойких, испытывающих по-настоящему сыновние чувства к родной земле людей-патриотов и личностей в основном выходит из аулов. Но именно детям из аулов труднее всего бывает получить хорошее образование, поскольку все знают, в каком положении аул. И на эту нашу тревогу президент мгновенно откликнулся. Он сказал, что хорошо понимает всю меру значимости этой проблемы и, более того, сказал еще, что соответствующие решения будут незамедлительно приняты, и в 2002 году в восьмидесяти городах республики будут созданы элитные школы-интернаты для детей из самых глухих, отдаленных уголков, и будет сделано все, чтобы эти наши дети могли достойно соперничать на вступительных экзаменах со своими городскими сверстниками. Нас это особенно обрадовало.
Как никогда я был доволен и горд результатами нашей встречи. Политика, выстраиваемая Назарбаевым, чтобы укрепить нашу независимость, нашу целостность и самосознание, не стану скрывать, последнее время стала для меня более зримой, явной, убедительной. Увидеть проступающие уже сквозь неразбериху будней государственного строительства главные черты будущей конструкции, те черты, в которых будут заключаться заветный смысл и опора государственности, опора независимости, опора целостности, сохранности, не знаю, как на кого, а на меня лично производит обнадеживающее впечатление и окрыляет, и тут не стану говорить, будто не вижу тяжелейших и застарелых болезненных проблем, но и не могу не отдавать себе отчета в том, что этих болезней и бед могло бы быть в иной ситуации намного больше. Если вызывает в ком-то сомнение, взгляните по сторонам, на иные республики СНГ. Не мешает, пожалуй, вспомнить по этому поводу одну казахскую поговорку, смысл которой сводится к тому, что были бы кости, а мясо со временем обязательно нарастет. И оттого считаю, что столь редкая, в моих устах, но абсолютно искренняя хвала в адрес президента вполне заслуженна!
Тем более что уж это-то государство в отличие от рухнувшего прежнего я считаю своим, родным. И я уверен, что мнение, будто интеллигенция всегда может быть только в оппозиции к власти, родилось в недрах и условиях советской империи, которой мы все желали скорейшей кончины. Вот мы говорим о необходимости объединяющей всех нас идеи, идеи глобальной, но разве это не подразумевает, что идеал наш - общенациональное согласие, единение и взаимодействие, и что мы в глубине души сознаем необходимость такого монолита без жесткого разделения на власть и на народ. И уж если понимать, что общество, государство - это единая семья, то как в каждой семье наряду со словами справедливой критики и сурового порицания должно быть место также и слову поддержки, особенно там, где оно действительно заслуженно. К этой мысли чем дальше, тем больше меня подталкивает обилие внезапно объявившихся сильных и совсем не скрывающих своих амбиций и притязаний держав, вроде того же Китая или же США. И ведь не на кого нам больше рассчитывать и уповать, кроме как на самих себя, на свое единство и сплоченность!
|
|
|
|
